Я покачал головой.

– Нет, я в полном недоумении.

– Вы уверены, что вам не померещилось? Иногда, Гастингс,ваше воображение бывает un peu vif[37].

– Нет-нет, – энергично возразил я. – Я уверен, что неошибся.

– Bien[38]. В таком случае этот факт требует объяснения. Ачетвертый мой вопрос касается пенсне. Ни Сильвия Уилкинсон, ни Карлотта Адамсне носили очки. Что тогда эти очки делали в сумочке мисс Адамс?

И, наконец, пятый вопрос. Кому и зачем понадобилось звонитьв Чизвик Сильвии Уилкинсон?

Вот, друг мой, вопросы, которые не дают мне покоя. Если бы ямог на них ответить, то чувствовал бы себя гораздо лучше. Если бы мне всеголишь удалось создать теорию, более или менее их объясняющую, мое amourpropre[39] успокоилось бы.

– Есть еще и другие вопросы, – сказал я.

– Какие именно?

– Кто был инициатором розыгрыша? Где находилась КарлоттаАдамс до и после десяти часов вечера? Кто такой Д., подаривший ей шкатулку?

– Это слишком очевидные вопросы, – заявил Пуаро. – Имнедостает тонкости. Это лишь то, чего мы не знаем. Это вопросы, касающиесяфактов. О них мы можем узнать в любой момент. Мои же вопросы, Гастингс, –психологического порядка. Маленькие серые клеточки...

– Пуаро, – в отчаянии прервал его я, – вы говорили, чтохотите нанести сегодня еще один визит?

Пуаро взглянул на часы.

– Вы правы, – сказал он. – Надо позвонить и спросить, удобноли нам сейчас прийти.

Он вышел и через несколько минут вернулся.

– Пойдемте, – сказал он. – Все в порядке.

– Куда мы направляемся? – спросил я.

– В Чизвик, к сэру Монтегю Корнеру. Мне хочется побольшеузнать о том телефонном звонке.

Было около десяти часов, когда мы подъехали к дому сэраМонтегю Корнера в Чизвике, у реки. Это был большой дом, стоящий в глубинепарка. Нас впустили в холл, отделанный изумительными панелями. В открытуюсправа дверь видна была столовая с длинным полированным столом, на которомгорели свечи.

– Сюда, пожалуйста.

Дворецкий провел нас по широкой лестнице в большую комнатуна втором этаже, окна которой выходили на реку.

– Мсье Эркюль Пуаро, – объявил дворецкий.

Эта была красивая, благородных пропорций комната, и неяркиелампы под глухими абажурами придавали ей что-то старомодное. В одном углу уоткрытого окна стоял стол для игры в бридж, и вокруг него сидели четыречеловека. Когда мы вошли, один из них поднялся нам навстречу.

– Счастлив познакомиться с вами, мсье Пуаро.

Я с интересом посмотрел на сэра Монтегю Корнера. У него былохарактерное еврейское лицо, очень маленькие умные глаза и хорошо подобраннаянакладка. Он был невысокого роста – около ста семидесяти сантиметров. Держалсясэр Монтегю просто.

– Позвольте представить вам мистера и миссис Уилдберн.

– Мы уже знакомы, – сказала миссис Уилдберн, одарив насулыбкой.

– И мистера Росса.

Росс оказался молодым человеком лет двадцати двух ссимпатичным лицом и светлыми волосами.

– Я помешал вашей игре. Миллион извинений, – сказал Пуаро.

– Не беспокойтесь. Мы не успели начать. Мы как разсобирались сдавать карты. Кофе, мсье Пуаро?

Пуаро отказался от кофе, но, когда был предложен коньяк, онсогласился. Коньяк нам подали в старинных бокалах.

Пока мы его пили, сэр Монтегю занимал нас беседой.

Он говорил о японских гравюрах, китайских лаковыхминиатюрах, персидских коврах, французских импрессионистах, о современноймузыке и о теории Эйнштейна.

Окончив говорить, он благожелательно улыбнулся нам. Виднобыло, что он очень доволен своей лекцией. В полумраке комнаты он казалсясказочным джинном, которого окружали изысканно красивые вещи.

– Прошу прощения, сэр Монтегю, – начал Пуаро, – но я не смеюбольше злоупотреблять вашей добротой. Мне пора объяснить, почему я решился васпотревожить.

Сэр Монтегю помахал рукой, напоминавшей птичью лапку.

– Не стоит торопиться. Время бесконечно.

– Я всегда думаю об этом, бывая в вашем доме, – вздохнуламиссис Уилдберн. – Здесь так прекрасно!

– Я бы за миллион фунтов не согласился жить в Лондоне, –сказал сэр Монтегю. – Тут нас окружает почти забытая атмосфера старины и покоя,которой всем так не хватает сегодня.

Мне вдруг пришло в голову, что, если кто-нибудьдействительно предложит сэру Монтегю миллион фунтов, атмосфера старины и покояможет потерять для него свою привлекательность, но дальше свою еретическуюмысль я развить не посмел.

– В конце концов, что такое деньги? – с тихим презрениемспросила миссис Уилдберн.

– Да... – сказал мистер Уилдберн и, опустив руку в карманбрюк, рассеянно забренчал монетами.

– Арчи! – с упреком сказала миссис Уилдберн.

– Пардон, – сказал мистер Уилдберн, и бренчаниепрекратилось.

– Боюсь, что в такой атмосфере непростительно говорить опреступлении, – извиняющимся голосом сказал Пуаро.

– Отчего же, – милостиво помахал ему сэр Монтегю, –преступление может быть художественно безупречным. Сыщик может быть художником.Я, разумеется, не имею в виду полицию. Сегодня ко мне приходил полицейскийинспектор. Странный человек. Например, он никогда прежде не слыхал о БенвенутоЧеллини.

– Он, наверное, приходил из-за Сильвии Уилкинсон? – снескрываемым любопытством спросила миссис Уилдберн.

– Мисс Уилкинсон очень повезло, что она находилась в вашемдоме прошлым вечером, – заметил Пуаро.

– Кажется, да, – отозвался сэр Монтегю. – Я пригласил ее,поскольку знал, что она хороша собой и талантлива, и в надежде, что смогупомочь ей советом. Она собирается возглавить собственное дело. Но, похоже, япомог ей в чем-то совершенно ином.

– Сильвия всегда была удачливой, – сказала миссис Уилдберн.– Она так хотела отделаться от Эджвера, и пожалуйста, нашелся кто-то,избавивший ее от хлопот. Теперь она выйдет за молодого герцога Мертонского. Всетолько об этом и говорят. Его мать в ужасе.