Фанфар не было, когда самолет ВВС № 1приземлился на авиабазе Эндрюс вскоре после девяти. Первая леди находилась вблаготворительной поездке, поэтому, когда президент сходил с трапа инаправлялся к своему лимузину, его не приветствовали ни друзья, ни члены семьи.Его ждал Коул. Президент опустился на мягкое сиденье.

— Я не ожидал увидеть тебя, — сказал он.

— Мне жаль, но нам надо поговорить.

Лимузин устремился к Белому дому.

— Уже поздно, и я устал.

— Как ураган?

— Впечатляет. Он снес миллионы лачуг икартонных домиков, а нам теперь придется срочно выложить пару миллиардов истроить новое жилье и электростанции. Им нужен хороший ураган каждые пять лет.

— Я приготовил заявление о стихийном бедствии.

— О’кей. Что-нибудь важное?

Коул подал ему копию изложения, получившегоизвестность как дело о пеликанах.

— Мне не хочется читать, — сказал президент. —Расскажи мне о нем в двух словах.

— Войлз и его потешная команда наткнулись наподозреваемого, который пока нигде не фигурировал. Самый непонятный иневероятный подозреваемый. Эту чертову вещицу сочинила какая-то прилежнаястудентка с юридического факультета Тулейна, и она каким-то образом попала кВойлзу, который прочел ее и решил, что она заслуживает внимания. Имейте в виду,что они отчаянно ищут подозреваемых. Версия настолько притянута за уши, чтосама по себе не беспокоит меня. Кто меня беспокоит — так это Войлз. Он решилрьяно взяться за ее разработку, а пресса наблюдает за каждым его шагом. Здесьможет произойти утечка.

— Мы не можем контролировать проводимое имрасследование.

— Мы можем воздействовать на него. Глинскиждет в Белом доме и…

— Глински!

— Успокойтесь, шеф. Я лично передал ему копиюэтого дела три часа назад и потребовал держать в секрете. Он, может быть,некомпетентен, но секреты хранить умеет. Я доверяю ему гораздо больше, чемВойлзу.

— Я не доверяю ни одному из них.

Коулу было приятно слышать это. Он хотел, чтобыпрезидент не доверял никому, кроме него.

— Думаю, вы должны поручить ЦРУ немедленнозаняться этим. Мне бы хотелось знать все, прежде чем Войлз начнет копать. Никтоиз них не найдет ничего, но если мы будем знать больше Войлза, вы сможетеубедить его отступиться.

Президент был в растерянности.

— Это внутреннее дело. В функции ЦРУ не входиткопаться в этом. Это незаконно, по всей видимости.

— Это незаконно с технической точки зрения. НоГлински сделает это для вас, и он может сделать это быстро, тайно и болеетщательно, чем ФБР.

— Это незаконно.

— Это делалось и прежде, шеф, много раз.

Президент смотрел на проходящие машины. Егоглаза были припухшими и покрасневшими, но не от усталости. Он спал три часа всамолете. Это был образ опечаленного и обеспокоенного деятеля, который он втечение дня разыгрывал перед камерами и из которого ему было трудно выйти.

Он взял дело и швырнул его на свободноесиденье рядом с собой.

— Это кто-то, кого мы знаем?

— Да.

Новый Орлеан просыпается медленно, потому чтоэто ночной город. После наступления рассвета он еще долго остается тихим, затемвытряхивает из своего чрева такси и лениво устремляется в утро. В нем нетутренней спешки, за исключением пригородных магистралей и улиц делового центра.Это характерно для всех городов. Но во Французском квартале, являющемся душойНового Орлеана, ночные запахи виски, сладких лепешек и вяленой красной рыбывисят над пустынными улицами до самого восхода солнца. Часа через два ихвытеснит аромат французского кофе и пирожков, и к этому времени на тротуарахнехотя появляются первые прохожие.

Сжавшись в комочек, Дарби сидела в кресле нанебольшом балкончике, пила кофе и ждала восхода солнца. В нескольких метрах отнее, за открытой балконной дверью, находился Каллаган, все еще опутанныйпростынями и мертвым сном. Дул прохладный ветерок, но к обеду возвратитсядушная влажность. Она поплотнее запахнула его халат у себя на груди и вдохнулагустой аромат его одеколона. Вспомнился отец и его мешковатые простые рубахи,которые он разрешал ей надевать в детстве. С закатанными до локтей рукавами иполами, доходящими до колен, она отправлялась с друзьями бродить по темнымзакоулкам, искренне веря, что нет никого отчаяннее на свете, чем она. Отец былее другом. Ко времени окончания высшей школы она стирала его одежду, аккуратноутюжила и развешивала на плечиках в гардеробе. В ее памяти до сих порсохранялся запах «Грэй Фланнел», которым он каждый день плескал в лицо.

Если бы он был жив, то был бы на четыре годастарше Томаса Каллагана. Ее мать вышла замуж повторно и переехала в Бойсе. УДарби был брат в Германии. Они трое редко говорили друг с другом. Ее отец былсвоего рода клеем, скреплявшим эту своенравную семью, и его смерть разбросалаих в разные стороны.

В авиакатастрофе, кроме него, погибло ещедвадцать человек, и еще до того, как была завершена подготовка к похоронам,начались звонки от адвокатов. Тогда она впервые открыла для себя мирюриспруденции, и это открытие оказалось не из приятных. Их семейный адвокатявлялся специалистом лишь в вопросах распоряжения недвижимостью и не зналничего о судебных тяжбах.

Скользкий юрист, ведавший делами пострадавшихна транспорте, втерся в доверие к ее брату и убедил семью в том, что он быстровыхлопочет компенсацию. Хершель, так звали адвоката, два года водил несчастнуюсемью за нос, задерживая и путая дело. Они сошлись за неделю до суда наполовине миллиона, за вычетом того, что взял себе Хершель. На долю Дарбипришлось сто тысяч.

Она решила стать адвокатом. Если такой шут,как Хершель, мог подвизаться на этом поприще и заколачивать большие деньги,обирая людей, то она сможет воспользоваться этой профессией для болееблагородных целей. Она часто вспоминала Хершеля. Первое, что она сделает, когдасдаст экзамен на юриста, это подаст на него в суд за злоупотребление довериемклиентов. Ее желанием было работать на фирму, занимающуюся вопросами защитыокружающей среды. Она знала, что найти подобную работу не составит труда.