куплены чудесные подарки, вначале недоумевал, почему рядом нет брата и сестер Пистолькорсов, которые на это Рождество, пока Ольга с Павлом полностью не обустроились, остались в Петербурге, но быстро сообразил, в чем прелесть хотя бы временно побыть единственным ребенком в семье и получать всю родительскую заботу и опеку целиком. Будь там Марианна, она бы непременно перетягивала одеяло на себя. Бодя и единоутробная сестра пошли в мать – всегда были немного голодны до интереса к себе, всегда желали полностью узурпировать внимание окружающих.

Пиц пытался гнать от себя грустные мыли, запрещал себе думать о Марии и Дмитрии, которые праздновали Рождество без него. Он получил от них письма, из которых узнал, что дети поехали в Москву к дяде Сергею и тете Элле. Да, все так, как договаривались. Но все же щемило сердце.

Неутомимая Ольга пыталась вдохнуть в своего хрупкого, ранимого мужа радость и вкус жизни. Она наряжала супруга по последнему писку моды и таскала его по приемам и балам, не давая перевести дух. Лёля знала, стоит только остановиться, стоит дать мужу секунду задуматься, и он может впасть в хандру, последствия которой могли оказаться непредсказуемыми. Павел всегда любил веселье, и, хотя в тот момент это было не совсем кстати, в общем от него не требовалось ничего, что было бы против его натуры. Кроме того, Великий Князь видел, как супруга наслаждается своим официальным статусом жены, как ей приятно слышать свои представления, как она купается во внимании, а его им было не занимать.

Все сливки европейского общества мечтали познакомиться и заполучить к себе на прием великокняжескую чету в изгнании. Супруги были настоящими героями, пострадавшими за свою любовь. Красивая пара, бежавшая из застрявшей в прошлом веке дремучей России, бросившая вызов устаревшему абсолютизму с его обветшалыми моральными ценностями – разве это не восхитительное украшение для любого светского салона в Париже, Риме или Берлине? Все идеально совпало – история с персонажами из императорской семьи была в меру скандальна, но не выходила за рамки довольно широких европейских приличий.

Забавно, что даже в республиканской Франции, не так давно кровожадно расправившейся со своими самодержцами, осталось заискивание и пиетет перед настоящей аристократией. И чем сильнее французы открещивались от желания если не приобщиться, то хотя бы приблизиться к кругу царственных и королевских особ, тем явственнее оно просвечивало сквозь фальшивое пренебрежение или наигранное равнодушие. За спиной у Ольги некоторые парижанки подсмеивались над ее столь очевидным стремлением стать частью августейшей фамилии, но Лёля, как всегда, списывала весь шепот на зависть. И, справедливости ради, в большинстве случаев она не ошибалась.

В середине февраля европейское общество вдруг забурлило обсуждением шикарного костюмированного бала в России. Все расспрашивали Павла и Ольгу, будто они лично присутствовали в Зимнем дворце. Пиц силился вспомнить. Кажется, Сергей что-то упоминал про костюмы семнадцатого века, но его совершенно поглотил денежный вопрос, вызывавший всякий раз в душе беглеца бурю негодования и оттеснивший все остальное на задний план. И в конце концов, какое ему дело до какого-то бала в России? Казалось, пустяк, но Павла отчего-то эта тема страшно раздражала. Как будто он ожидал, что с его отъездом Россию покинули всякая радость и веселье.

Ольга, напротив, оказалась сведуща в деталях, которыми она с удовольствием снабжала любопытствующую публику, собравшуюся вокруг нее плотным кольцом, чтобы не упустить ни слова.

– Костюмы готовились со всей тщательностью, которую можно только представить. Государь изображал Царя Алексея Михайловича. Дабы добиться пущей реалистичности, брат моего супруга, Великий Князь Сергей Александрович, с женой специально ездили в Оружейную палату, откуда привезли подлинный посох, головной убор и украшения к императорскому наряду. Для костюма Императрицы в образе Марии Ильиничны взяли за основу древнюю икону «Поклонение Кресту». Для ее короны собирали драгоценности из бриллиантовой комнаты. Шили костюмы из лучшего бархата и золотой парчи. Привлекли самых известных русских модисток и портных. Они, к слову, очень недурны. Вы слыхали про Ломанову? Великой Княгине Елизавете Федоровне платье вышивали знаменитые мастерицы Иверской обители… Она и княгиня Зинаида Юсупова танцевали русскую так, что никто не мог с ними сравниться. Шаляпин пел «Мефистофеля». Вам непременно нужно его послушать! Это невероятный голос! Роскошный, бархатный бас!

Павел диву давался, от кого Мама Лёля узнала все эти подробности. Не иначе Михен поделилась впечатлениями.

– Ваша супруга великолепна! Какой тонкий сарказм! Как она изящно подметила всю абсурдность и пошлость царизма, – тихо, низким, прокуренным голосом шепнула Великому Князю незнакомая сухая дама. Лицо ее было мрачно, по-готически красиво, так что, если долго вглядываться в его черты, можно было разглядеть в нем некоторую чертовщину. Кроме того, женщина явно не была обременена знанием этикета. Великий Князь приподнял кончики губ в легкой улыбке, пытаясь не выказать охватившей его брезгливости. Он сделал вид, что увидел кого-то в другом конце зала, настолько ему хотелось побыстрее сбежать от странной незнакомки, которая осмелилась говорить с ним, не будучи представленной. Он не мог объяснить, что его оттолкнуло от нее, будто от прокаженной. Чем он боялся заразиться? Чахоткой, дурной болезнью или крамольным вольнодумием?

Что за чушь? Какой сарказм! Надо было знать его жену. Рассказывая о бале, она описывала тот мир, о котором страстно мечтала, частью которого стремилась стать всеми фибрами своей души. Зачем бы она стала его обесценивать? Если б и могла в ее повествовании обнаружиться крошка сарказма, то исключительно от обиды, что до сих пор ее не приняли в семью. Однако на Лёлиных весах надежда влиться в августейшую фамилию существенно перевешивала любое огорчение, поскольку в ее понимании все препятствия были временны. В этом была вся Ольга. Она всегда верила в лучшее. Никогда не опускала рук. Именно за это Павел полюбил ее. Очаровательных, соблазнительных женщин много, а вот тех, кто умеет так беззаветно любить жизнь, верить в светлое будущее и наслаждаться каждой минутой, – единицы. Ее обожание этого, казалось бы, несовершенного мира было настолько заразительно, что рядом с ней все начинало играть новыми красками и ты тоже невольно ощущал радость бытия, как когда видишь гурмана, с аппетитом уплетающего какое-то блюдо, которое ты, быть может, и не жалуешь, но теперь тебе его тоже непременно хочется попробовать.

– Как это странно, царям рядиться в царей. Ваша супруга ловко их обличила, – вдруг заметил молодой, веселый, недурно одетый буржуа, которого Павел уже встречал на одном из приемов. Павел никак не мог запомнить все эти новые имена…

И этот туда же! Все они слышали исключительно то, что хотели услышать, то, что встраивалось