рассказала тебе? В марте Владимир ездил в Канны, чтобы поддержать там сына при его отказе Даки жениться на ней. Ники категорически запретил этот брак.

– Как все это грустно. Неужели на ее жизни поставлен крест?

– Жаль ее, но не представляю, как сейчас все это могло бы разрешиться…

– А ежели б они с Кириллом сбежали, как мы?

Павел задумался.

– На это не каждый решится… Не уверен, что Кирилл способен на такой шаг. Для безумств ради любви нужно быть романтиком и рыцарем. Как мой отец! – Павел только недавно переоценил события прошлого. Он с сожалением вспоминал, как был зол на родителя за то, что тот, последовав зову сердца, скоро после смерти матери женился на любовнице и матери своих незаконнорожденных детей. Теперь Пиц считал, что вел себя тогда, в Риме, где ему сообщили о свадьбе отца, как эгоистичный ребенок. Отныне Александр II представлялся сыну исключительно героем, рыцарем в сияющих доспехах.

К вечеру Ольга так устала от переживаний, что уснула, едва ее голова коснулась шелковой подушки. Павел тоже довольно быстро погрузился в дремоту. Ему пригрезилась странная картина – будто он, словно птица, летит над кронами сосен простирающегося без конца и края хвойного леса. Ему легко, словно он сбросил весь груз мирских тревог и обид. Вдруг под собой он видит глубокую черную воронку в земле. Сердце на секунду сжимается от ощущения, что зияющая яма хранит в себе чудовищную тайну. Неожиданно откуда-то из-под земли раздается Херувимская песнь. Слабым, дрожащим голосом поет женщина. Павел очень явственно слышит запах лилий, меда и ладана.

Пиц проснулся от какого-то неприятного холода в груди. Что это был за сон? Чей это был голос? Что-то знакомое, но он никак не мог понять.

Великий Князь повернулся на другой бок и попытался заснуть. Но сон не шел. На душе было неспокойно. Тянуло к сыну. Он накинул халат и пошел в детскую комнату. Бодя в длинной белой ночной рубашке с мелкими воланами по вороту и на рукавах спал сладким сном, широко раскинув руки. Как же он похож был на мать. Длинные черные ресницы бросали тень на его пухлые щеки. Густые, идеальной формы брови выстраивали правильную геометрию лица, пусть пока еще по-детски округлого. Отец поймал себя на том, что смотрит на сына и улыбается. Он отдал бы все, только бы этот мальчик был счастлив, только бы беды и горе обходили его стороной. Бедный Эрни!

Павел тихонько, чтобы сын не проснулся, поцеловал его в кудрявую голову и вернулся к себе.

IX

В преддверии католического Рождества Павла Александровича с супругой пригласили на громкую театральную премьеру, обещавшую стать главным культурным событием года. Ольга со дня на день должна была разрешиться от бремени. Пойти в театр она не могла. Пиц тоже хотел отказаться, но Лёля настояла, чтобы муж принял приглашение и сходил развеяться.

В театре собралось разношерстное общество. Павел все никак не мог привыкнуть, что ему больше не оказывалось царских почестей. Президента на премьере не было, и королевскую ложу оккупировали какие-то депутаты. Местная знать занимала неплохую, престижную ложу, куда пригласили и Пица, но все же это был не тот уровень, к которому он привык. Французские аристократы, пережившие революцию и гонения, были другими. Что-то сквозило в них едва уловимое, какая-то скрытая затравленность. Подобно некогда богатой, но потерявшей власть и средства старухе-приживалке, которую хоть и пустили в старый дом, но в любой момент могли выставить вон, потомки древних родов, конфузясь и извиняясь, уступали свои веками насиженные места наглым нуворишам. Они изо всех сил старались стать в республике своими, продемонстрировать широту взглядов и демократичность, радушно привечая в своем обществе людей творческих и буржуа, но, несмотря на все усилия, смесь страха и презрения сквозила в каждой их улыбке, в выражении глаз.

В антракте с Павлом, словно с давним знакомым, заговорила немолодая женщина в элегантном черном наряде. Он вспомнил ее. Это была та самая инфернальная дама, которая вызвала желание бежать от нее на одном из приемов в феврале.

– Любопытно, что в России думают о романе «Анна Каренина»? Неужели кому-то нравится эта пошлость? – дама вновь удивила Великого Князя не только вопросом, но и своим низким голосом, который он уже подзабыл.

– Так уж и пошлость? – Павел, который раньше находился под влиянием Сергея и часто перенимал отношение брата к тем или иным общественным фигурам, недолюбливал гражданскую позицию Льва Толстого, но как писателя он всегда ценил его высоко и читал произведения с большим удовольствием! Это неспровоцированное нападение на светоч русской прозы возмутило Великого Князя до глубины души. Да и, откровенно говоря, роман был ему близок. Его история с Ольгой отдаленно напоминала сюжет книги. Главное, чтобы концовка оказалась не такая печальная. Беспардонность, с какой престарелая французская нахалка обрушилась то ли на его личную историю, то ли на Толстого, ошеломила Павла.

– Типичный образчик салонного творчества, построенного исключительно вокруг интимных побуждений. Глупая светская гусыня влюбляется в еще более примитивного жеребца, – собеседница смерила Павла насмешливым, если не сказать презрительным, взглядом. Теперь у Пица не оставалось сомнений, что дама имеет в виду их роман с Ольгой. Женщина явно насаждалась обескураженным видом Великого Князя, который от хамского и грубого стиля общения буквально потерял дар речи. – Поразительная пустота содержания! «Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения». Что за знойная вульгарность? А мысли собаки во время охоты? Даже не знаю, как это назвать… И это в то время, когда в России масса нерешенных социальных проблем!

«Ну конечно, типичная социалистка-суфражистка», – поставил про себя диагноз Павел.

– В таком случае, Вам, вероятно, претят произведения многих писателей, например, Флобера, Мопассана, Золя… – Павел намеренно перечислил исключительно французских авторов, которые писали о любви в тех или иных ее проявлениях.

Дама развела руками с выражением «ну как можно сравнивать».

– Разве Вы не читали статью Золя о деле Дрейфуса «Я обвиняю»?

– Толстой тоже статьями и письмами Царю на темы правосудия не брезгует… – парировал Павел, не без содрогания вспоминая обращение писателя в защиту группы Перовской, убившей его отца.

– Тем более странно его отношение к делу Дрейфуса! Он ведь считает, что все это раздуто газетчиками!

– Вы с ним не согласны? – разговор начал раздражать Великого Князя. Неужели старая европейская ведьма, каким-то чудом избежавшая инквизиторского костра, затеяла спор только из-за набившей оскомину темы?

От дела Дрейфуса деться было некуда. Французское общество раскололось на два лагеря. Одни считали, что обвиненного в государственной измене и осужденного на