Мы долго сидели молча. Я не знала, что ему говорить, а Кэри просто гладил меня по щеке, по левой, на которую чуть было не опустилась его пощечина.

Смутно, только каким-то неясным шестым чувством я представляла, зачем ему все эти самоистязания. Он боялся отвлечься, забыть, предать. Предать то, что больше всех ему дорого и больше всего ему причиняет боли. Он ошибался, конечно. Элен бы вряд ли захотела от него таких жертв.

– Знаешь, очень странно. – Кэри отстранился, чтобы удобнее было говорить. – Я сейчас понимаю только одно: все, что я когда-либо делал, было неправильно. Но я не представляю себе, как правильно, мне никто не рассказывал.

Я с трудом различала слова, Ланкмиллер говорил низким глухим голосом: его до сих пор еще душила боль.

– Ты сам до всего дойдешь, если очень постараешься. В жизни о таких вещах мало кому рассказывают. Наверное, тут главное начать с чего-то, а остальное само придет. Не знаю.

– Начать с чего-то… – эхом отозвался Кэри и рассыпал в руке прядь моих волос, склонив голову. У меня почему-то заныло сердце. – Мне кажется, я знаю, с чего начну, котик. Кику, я тебя отпускаю.

Я таращилась на него, отстранившись и оцепенев, неуверенная, что верно его расслышала, и все еще слишком боявшаяся переспросить. Надо же, я ведь столько раз пыталась до него достучаться, начинала этот бесплодный разговор, который каждый раз заканчивался угрозами. Оказывается, чтобы до него наконец дошло, нужно было просто сдохнуть. Что ж, у Элен вышло весьма доходчиво.

Кэри разжал руки, выпуская меня из своих объятий, и сообщил сухим хрипловатым голосом:

– Я отправил запрос в паспортную службу. Ответ должен прийти недели через две. До этого момента тебе придется пока что…

– Я понимаю.

Побыть у тебя на поводке, да. С привычками так тяжело расставаться. Кто как не паспортная служба это понимает. Две недели дается, если хозяину захочется передумать вдруг или что-то вроде того. Радоваться еще рано.

– У тебя там, вне поместья, будет все хорошо. Главное, не возвращайся обратно в свое бордель-кафе.

Я внутренне усмехнулась: то было местечко поспокойнее, чем твое фамильное поместье. Впрочем, конечно же, я туда не вернусь. Уеду в Анжи и там начну сначала. Все у меня получится.

– Прости уж, что не прыгаю от радости, – качнулась вперед, глядя строго перед собой, – но спасибо.

Голос был тихим, потому что я боялась надламывать им стоящую в комнате тишину. Может, мне стоило добавить что-то еще, что-то менее безжизненное и сухое, но один короткий взгляд на мучителя сказал мне, что больше ничего не нужно. Все, что я хотела сказать, он понял и сам.

* * *

На следующее утро Кэри решил вдруг, что ему нужно уехать в Витто. И на мой осторожный вопрос, с чего вдруг, ответил, что ему осточертел дождь.

Весьма справедливо, потому что в окно смотреть и правда уже не было никаких сил. И я впервые была ему благодарна за то, что он тащит меня с собой, потому что, конечно, оставлять меня в пустом и зловещем поместье наедине с Генрихом было бы бесчеловечно.

Чемодан Ланкмиллер собирать не стал, ограничился спортивной сумкой на нас обоих. Он стал большим аскетом за это время.

На сей раз наш путь казался мне совершенно другим. Вместо дымящих в небо заводов, которых куча была на окраине Шеля, теперь по обеим сторонам дороги тянулись бесконечные поля высохшей травы. Горизонт тонул в сером мареве, откуда проглядывались очертания то ли холмов, то ли гор на большом расстоянии. Как будто границу с Витторизой мы уже пересекли. Это больше ее южные земли напоминало.

– Почему в этот раз иначе? – Я подалась вперед, оттягивая ремень безопасности. – Мы в другое место едем, Кэри?

Но Кэри не отвечал, он смотрел на пустое уходящее в горизонт шоссе, абсолютно прямое, словно кто-то начертил его по линейке, и даже голову не повернул в мою сторону.

– Если ты такой неразговорчивый, чего снова не сплавил меня к Алисии? – досадливо проворчала я, отворачиваясь к окну.

– Ты нужна мне рядом.

Мало того, что саму эту формулировку слышать было неожиданно, так еще и от звука ланкмиллерского голоса мне будто чем-то мокрым и липким по позвоночнику прошлись. Гадость.

– Зачем это вдруг?

– Как сама думаешь?

– Ясно все с тобой.

Ну разумеется, как же это он упустит свои драгоценные две недели. Теперь мы вроде зализали раны, можно и поразвлечься?

Я украдкой взглянула на Ланкмиллера, пытаясь по внешним признакам определить, что там у него в действительности с ранами. Что ж, выглядел получше, чем вчера, держался расслабленно и спокойно, словно наконец хоть немного взял себя в руки. Будто вчера его дефибриллятором по голове огрели и вернули в прежнее состояние. Черт!

Я резко выдохнула и откинулась на спинку кресла. Когда горит торфяник, неподготовленный глаз не всегда может определить, что что-то пошло не так, что уже случилось непоправимое, а он тлеет медленно, в глубине. Изнутри все выжгло к чертям, а снаружи вроде бы ничего. Когда мучитель стал таким? Или был все время?

– Как твоя спина? – Его взгляд все еще оставался прикованным к дороге, когда он спрашивал.

Степь, исходящая жаром, полуденная и сухая.

Смотреть на нее с таким убийственным вниманием вовсе не было необходимости.

– Никак, – я поерзала в кресле, угрюмо сопя на неприятный вопрос.

Что он хочет услышать в ответ на это? Как она болела и жглась по ночам, как жутко чесалась, пока заживала? Боюсь, ни то ни другое особо его не устроит.

– То есть?

– То есть нормально уже все, – неохотно пояснила я, чувствуя, что вот сейчас с удовольствием переползла бы и в багажник, чтобы только скрыться от ланкмиллерских глаз и расспросов. – Шрамы только остались.

– Правильно, если никто не проследит, ты сама же ни за что о себе не позаботишься. Я просил Генриха сказать тебе, где находится все необходимое. Почему не взялась сама обработать?

– Это больно, – совсем уж тихо пробормотала я, заламывая пальцы.

– Шрамы на всю жизнь получше будут, безусловно.

– Надо было думать об этом, когда ты меня лупил, – не повышая голоса процедила я.

Он меня еще за такие вещи отчитывать будет. Либо ума нет, либо совести.

Кэри вдруг резко выдохнул, как будто его в грудь ударили, и под немыслимым углом вывернул руль. Машина съехала с дороги и затормозила, меня тряхнуло вперед, и если б не ремень, точно бы лбом в стекло втрескалась. Мать вашу, что он творит? Мы же чудом не разбились.

Я зажмурилась, ожидая, что сейчас Ланкмиллер оставит на мне еще парочку шрамов в довесок к уже имеющимся.

– Ты хоть помнишь, за что получила тогда? – после нескольких тягостных секунд молчания осведомился мучитель.