Хельги сам не знал, что это такое на него накатило. И добробыло бы из-за чего. А то из-за того лишь, что Оттар и Беленькая гуляли поострову, вместе провожая зарю!..

Мать рассказывала Хельги, как она впервые увидела отца.

Они сидели в палатке хозяина-купца – двенадцать молоденькихрабынь, и со страхом смотрели на затянутый пологом вход. Этими местами шло нарать войско храброго словенского князя, вот хозяин и расположился тут, вприбрежном лесу, и принес Богу торговли кусок мяса и луковицу, испрашиваябарыша.

Его палатку правильнее было бы назвать землянкой, ибо слугирастянули ее над ямой, убранной изнутри досками и тканью. Ступеньки уходилинаверх, к пологу, не дававшему видеть синее небо. Впрочем, палатка была стараяи довольно дырявая, ветер шевелил мешковину, и тонкие лучики бродили по лицамрабынь.

Сюда уже заглядывали воины-словене, юные и постарше, но ниодной не купили, потому что хозяин боялся продешевить и торговался упрямо.Теперь лучики переселились на дощатую стену, и самые беспечные из рабыньпонемногу переводили дух: им начинало казаться, что страшный торг и новыехозяева не сбудутся для них еще несколько дней.

Тут-то снова послышались приближающиеся голоса, взлетелкверху полог, и хозяин колобком скатился в палатку.

– А ну улыбайтесь, кикиморины отродья!.. – зашипелон на шарахнувшихся девчонок.– Да повеселее, если по ремню не соскучились!..

А следом уже спускался другой человек, и дощечки ступенекжалобно поскрипывали под ним, потому что входивший был великаном.

Мать не врала – Хельги внимательно приглядывался к дяде ибрату, да и сам был уж никак не меньше всех во дворе…

Этот вошедший выпрямился и подпер полотняную крышу светловолосымзатылком. Он вглядывался в полутьму и явно не слушал трескотни купца,нахваливавшего товар. Ветер снова рванул холст, и луч солнца упал на его лицо.Мерзкое нутро было у торговца рабынями, но подле этого воина он показался еще иотвратительным внешне!..

А отец мгновенно обежал глазами несчастных перепуганныхдевок, увидел мать и указал на нее рукой. Она узнала потом – другие людирассказали ему, будто здесь была рабыня, похожая на женщину, которая его нелюбила… Вот он и пришел сюда именно за ней, а не за другой. А тогда она в ужасеотшатнулась, пряча ладонями лицо и умоляя своих гардских Богов явить светлоечудо и сделать, чтобы не на нее, не на нее указала жилистая, окованная мозолямирука… Только представить себе, как эта рука ляжет ей на плечо!.. Но Боги чудане сотворили, и подружка, сидевшая рядом, тихонько заплакала. А хозяинподскочил к матери и больно рванул за косу:

– Утрись, дура, выпорю!..

Слезы портят лицо – кабы этот урманин еще не повернулся и неушел… Но отец шагнул вперед и отшвырнул купца, едва не свалив:

– Я выбрал ее, и теперь я сам стану ее бить.

Он совсем не плохо говорил по-словенски, отец. Хельгитеперь, наверное, говорил еще лучше.

– Не самая красивая тебе приглянулась, – радостнозасуетился торговец. – Смотри, у меня есть и другие, получше…

Он даже не думал обижаться, хотя его чуть не вываляли впыли. Отец слушал вполуха, изредка поглядывая на мать:

– Я выбрал ту, которую выбрал, и не ты мне будешьсоветовать. Неси сюда весы!

Сметливый купец понял уже, что северный воин не поскупитсяна серебро, и назвал цену неслыханную – три марки. Хельги Виглафссон заплатилне торгуясь. И пришлось матери подняться с земляной лавки, потому что он крепковзял ее руку пониже локтя, как привык браться за весло или рукоять секиры, ипочти поволок вон из палатки…

Так она шла за ним, стремительно шагавшим через лес,просвеченный красноватым садившимся солнцем, к берегу и кораблю и едва непадала с ног – шаг отца был для нее слишком широк, а коленки подламывались отбеспомощного, унизительного страха, и его пальцы зло и больно сжимали ей руку,и перед глазами кружилась тропа и медные сосновые стволы…

Она же не знала, что они с отцом полюбят друг друга, и всяжизнь разделится для нее пополам: на девять дней с ним и на множество зим безнего…

Хельги понял, что больше не уснет все равно, и сел втемноте, поджав под себя ноги. И тягостная, нехорошая мысль впервые посетилаего: а может, и не было между ними никакой любви, и россказни матери на самомделе лишь выдумки, которыми она тешила его и себя?.. Дымилось разгромленноекапище, и Боги падали с алтарей! Наверняка отец поступил с нею так, как всегдапоступают с рабынями, и она теряла рассудок от ужаса и пыталась вырваться изего рук, но это было невозможно, она сама вспоминала, как взвешивали за нее сереброи понадобилось разделить монету, и отец сломал ее в ладони…

Оттар ровно дышал рядом, закутавшись в мех.

Брат говорил, у отца не было других рабынь. Наверное, братне обманывал, и мать действительно хотела быть убитой и похороненной вместе сотцом, но все это не имело больше значения. Хельги теперь доподлинно знал, какбыло дело, и никому не удастся его переубедить.

Люди редко жалеют купленную на торгу. Но это была совсемособенная рабыня, непохожая на всех остальных, это была его мать. Хельги сталоотчаянно жаль мать, которую он всегда считал такой счастливой. Он угрюмоусмехнулся собственной жалости и подумал: что же, тем другим девчонкам, которыхвместе с ней продавали, досталась доля еще хуже. Их не обнимали прославленныевоины, и у них не родились сыновья, для которых можно было бы выдумать сказку.

Хельги выбрался из шатра и стал смотреть на рыжее зарево,медленно переползавшее по горизонту. Ирландец Луг, назначенный сторожить,неподвижно сидел на другом конце корабля. Ветер дул с океана, и Хельги вдругпоказалось, что вместе с ветром долетал зловещий, тихий, медленный грохот.Хельги не выдержал, подошел к Лугу и спросил его:

– Ты что-нибудь слышишь?

Луг прислушался и покачал головой.

– Нет, ничего.

Хельги остался около него. Под чугунными небесами ползла сморя чужая черная жуть, пробиравшая пуще ночного холода, до костей. От нее неукроешься в палатке, не спрячешься в мешке из жаркого оленьего меха, можно лишьуехать в иные края, туда, где растут большие деревья и солнце спокойно спит поночам, а не бродит, навевая горькие мысли, как утратившая покой душа.

Одинок и беззащитен был скорлупка-корабль в тяжелом камнефиорда, посреди холодной земли, осиянной бледной полуночной зарей…

Утром Оттар протянул Хельги туго скрученный сверток:

– Держи! Это тебе.

– Спасибо, – сказал Хельги и взял.

Викинг расхохотался:

– Не мне, Беленькой спасибо. Она сказала, ты плохо одети непременно замерзнешь там, куда мы собрались. Она отругала меня и велелаприсматривать за тобой получше. Она решила, ты мой младший братишка.