— Конечно.

Я вызвала такси, и мы отправились на квартиру родителей, гдетеперь жил Нинкин сын со своей семьей. Такси сестрицу возмутило, хоть и ехалимы за мой счет, всю дорогу она пеняла на мою расточительность.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я оказалась подотеческим кровом, все более-менее ценные вещи исчезли. Как видно, сестрица,опасаясь, что после возвращения я обоснуюсь здесь, поспешила хоть чего-то изнаследства реализовать в свою пользу. Впрочем, выговаривать Нинке я несобиралась. Сестра у меня одна, и ссориться с ней из-за барахла, пусть идорогого, я не хотела. Юлька, девчушка лет трех, с огненно-рыжими волосами,сидела на диване в окружении игрушек, напротив устроился в кресле мой племянник,по возрасту годившийся мне в братья, но выглядел он так, что похож был скореена дядю. Завидя меня, кивнул торопливо и отвернулся. Родственных чувств междунами не наблюдалось.

Юлька очень серьезно меня разглядывала, большие темные глазаее были грустными.

— Останешься со мной? — наклонившись к ней,спросила я, она, подумав, кивнула. Нинка прочитала мне лекцию минут напятнадцать, чем Юльку кормить, какое лекарство давать, я со всейответственностью отнеслась к ее словам и даже кое-что записала на бумажке,после чего сестрица вроде бы успокоилась и вместе с сыном отбыла на дачу.Вернуться они планировали завтра, часов в девять утра, с первым автобусом.

Юлька оказалась на редкость спокойным ребенком. Весь вечер ячитала ей книжки, около десяти она уснула и спала до самого утра, пока невернулись отец и бабка. Я удостоилась слов благодарности, получила пучок лука ипошла домой. Приняла душ, позавтракала с пьяненьким Палычем и пешкомотправилась на работу, с намерением прогуляться. Возле ресторана замерли три здоровущихджипа, парни с волевыми лицами стояли группами по несколько человек и курили,переглядываясь. Я шла к дверям точно сквозь строй, провожаемая их напряженнымивзглядами. В холле дежурили двое ребят, лица не просто волевые, в них отчетливочиталось стремление смести все возможные преграды на своем пути, я поежиласьчерт их знает, вдруг они решат, что я и есть та самая преграда.

— Ты куда? — спросил парень, заметив, что янаправилась в сторону лестницы.

— На работу, — как можно более по-дурацки ответилая и даже ресницами хлопнула пару раз. Ответ, однако, не произвел должноговпечатления.

— Тебе вон в ту сторону, — кивнул парень,показывая на банкетный зал. Я пожала плечами, тем самым выражая недоумение, иотправилась в указанном направлении.

Двери в банкетный зал были открыты, я заглянула в небольшуюпо площади комнату и увидела следующую картину: смена почти в полном составевосседала на стульях, поставленных вдоль стены. Лица у коллег были испуганные,с намеком на панику.

— Что случилось? — спросила я и тут же понизилаголос, почувствовав, что он прозвучал слишком громко для такой траурнойобстановки. Мне никто не ответил, граждане зябко ежились и торопливо отводиливзгляд.

— Сядь и помалкивай, — предложил зычный бас, итолько после этого я увидела, что, кроме работников ресторана, в зале находитсяеще один человек — парень лет двадцати семи, он сидел на подоконнике и злобнопоглядывал на меня, точно на сегодняшний день я являлась его самым заклятымврагом. Разубеждать его в чем-либо желания не было, я села на указанный стулрядом с девушкой из бара, имени которой не знала.

— По какому случаю собрание? — шепотомосведомилась я. Она хотела ответить, потом покосилась на парня и испуганноотвернулась, «Дела», — подумала я с тоской, потому что к этому моментустало ясно: в ресторане произошло нечто чрезвычайно серьезное, и как этоотразится на моей судьбе, еще вопрос.

Через несколько минут стало ясно — народ не просто так сидитвдоль стены и потеет от страха. Дверь открылась, и появился молодой человек,опять же с волевым лицом, правда, отличавшимся резкой непривлекательностью,физиономию здорово уродовал перебитый нос, уши у парня были разные — однообыкновенное, а второе маленькое, вжатое в череп и без мочки. Не так давно емупришлось пережить несколько крайне неприятных мгновений. Обладатель разных ушейуставился на сидевших в ожидании работников ресторана и кивком подозвал барменаиз бильярдной. Тот испуганно дернулся и с большой опаской покинул зал. Большемы его не видели. Должно быть, поэтому в голову лезли самые невероятныепредположения. Вслед за барменом ушли и не вернулись еще четверо в течениеодного часа, а я понемногу успокоилась, конечно, ребята с волевыми лицами намногое способны, но не психи же они, чтоб устраивать в кабаке братскую могилу.Значит, вызванные из зала люди либо покинули ресторан (мне очень хотелось в этоверить), либо ожидают в другом помещении.

Время тянулось мучительно медленно, парень, сидевший наподоконнике, и то устал, спрыгнул, прошелся, что-то насвистывая, и дажевыглянул в холл. Особого удовольствия от всего этого не получил и откровеннозевнул. Зал постепенно пустел, пришла и моя очередь, хотя я и не очень торопиласобытия, по опыту зная, что это часто выходит боком. Разноухий взглянул наменя, кивнул, а я побрела за ним длинным коридором мимо кухни в кабинет,который ранее занимал покойный Владимир Юрьевич. Теперь на его месте восседалмужчина лет тридцати пяти, крысиные глазки его зло блестели, длинныемаслянистые волосы безуспешно пытались замаскировать раннюю лысину. Виделись мылишь однажды, лет шесть назад, но я его узнала сразу, а вот он узнать меня непожелал, либо сделал вид, что не узнал. В любом случае я не расстроилась.

Вместе с ним в комнате находились еще двое, наш новыйуправляющий Максим, потный, нервный, то и дело вытирающийся платком, и молодойпарень такой зверской наружности, что поневоле рождал в душе оторопь. Завидяменя, он подобрался, а я, мгновенно напустив в глаза печаль, робко огляделасьи, приоткрыв рот, попробовала произнести нечто членораздельное, икнула изамерла с самым несчастным видом.

— Садись, — сказал тип с крысиной мордой, котороговообще-то звали Виктором, но в городе он был больше известен как Еремей.

Я села, всеми доступными средствами демонстрируя страх ипочтение одновременно, и, точно опомнившись, сказала:

— Здравствуйте.

Максим перевел взгляд с меня на Еремея и торопливо сообщил:

— Бодрова Виталия Константиновна, официантка. Субботу ивоскресенье не работала, не ее смена.

Услышав мое имя. Еремей бровью не повел, но взгляд егоизменился. Теперь в его глазах, кроме тупой злобы, появилась настороженность —выходит, все-таки вспомнил меня.

— Значит, отдыхала? — спросил он преувеличеннободро.

— Да, — кивнула я.

— А чем занималась?

— С ребенком сидела.