Я прочел послание и весь наполнился радостью и ликованием.«Она пишет, она пишет!» За все эти годы я прочитал о неграмотности все, чтотолько можно было найти. Я знал, какую беспомощность испытывают неграмотныелюди в повседневных жизненных ситуациях, при нахождении нужной улицы, нужногоадреса или при выборе какого-нибудь блюда в ресторане, я знал, какаянерешительность одолевает их, когда они следуют заданным образцам и совершаютпривычные, проверенные действия, я знал об огромной энергии, которая уходит уних на то, чтобы сберечь в тайне свое неумение читать и писать, и которую этонеумение забирает у самой жизни. Неграмотность — это духовноенесовершеннолетие. Найдя в себе мужество научиться читать и писать, Ханнасделала шаг от несовершеннолетия к совершеннолетию, просветительский шаг.

Я рассматривал почерк Ханны и видел, сколько силы и борьбыстоило ей написание этих строк. Я гордился ею. Одновременно мне было печальноза нее, печально за ее поздно начавшуюся, неудачную жизнь, печально заопоздания и неудачи жизни вообще. Я думал о том, что если время упущено, есликто-то слишком долго от чего-то отказывался, если кому-то слишком долго вчем-то отказывали, то это что-то приходит уже слишком поздно, даже тогда, когдав итоге налегаешь на него со всей силой и встречаешь со всей радостью. Илипонятия «слишком поздно» не существует, а существует только «поздно», и нелучше ли во всяком случае «поздно», чем «никогда»? Не знаю.

За первым посланием стали приходить следующие в непрерывнойпоследовательности. Это всегда были короткие строки, выражение благодарности,желания получить еще что-нибудь из творчества того или иного автора, или ничегоне слышать больше о нем, замечание о каком-нибудь авторе, стихотворении,рассказе или персонаже из того или иного романа, наблюдение из тюремной жизни.«Во дворе уже цветут розы», или: «Мне нравится, что этим летом так много гроз»,или: «В окно я вижу, как птицы собираются в стаи, чтобы лететь на юг» — нередкотолько сообщения Ханны побуждали меня обратить внимание на розы, летнюю грозуили стаи птиц. Ее замечания относительно литературы зачастую были на удивлениеметкими. «Шницлер лает, Стефан Цвейг — дохлая собака», или: «Келлеру нужнаженщина», или: «Стихи Гете как маленькие картинки в красивых рамках», или:«Ленц наверняка пишет на пишущей машинке». Поскольку она ничего не знала обавторах, она предполагала, что они были ее современниками, если, конечно, этоне исключалось какими-нибудь слишком явными признаками. Я был поражен, какмного старых произведений в самом деле читается так, словно они были написанысовсем недавно, и тот, кто не знаком с историей, в первую очередь может принятьжизненный уклад былых времен за жизненный уклад каких-нибудь дальних стран.

Я Ханне никогда не писал. Но я продолжал читать ей накассеты дальше и дальше. Когда я уехал на год в Америку, я присылал ей кассетыи оттуда. Когда я был в отпуске или когда у меня было особенно много работы,чтение на очередную кассету могло затянуться; я не устанавливал твердого ритмазаписи, а отсылал кассеты или каждую неделю, или каждые две недели, или толькочерез три-четыре недели. То, что Ханне, после того, как она сама научиласьчитать, мои кассеты могли стать ни к чему, меня не волновало. Пусть она себечитает, думал я. Чтение вслух было моим способом обращения к ней, разговора сней.

Я сохранил все ее послания. Ее почерк меняется. Сначала оназаставила буквы склониться в одном направлении и придала им нужную высоту иширину. После того как ей это удалось, она стала писать свободнее и увереннее.Беглости она никогда не достигла. Но она приобрела что-то от строгой красоты,свойственной почерку пожилых людей, которые в своей жизни писали мало.

Тогда я не задавался мыслью о том, что Ханна в одинпрекрасный день выйдет на свободу. Обмен приветствиями и кассетами сделалсятаким естественным и привычным, а Ханна таким ненавязчивым образом была дляменя близкой и в то же время далекой, что я мог бы бесконечно долгодовольствоваться существующим положением вещей. Это было удобно и эгоистично, язнаю.

Потом пришло письмо начальницы тюрьмы:

«Уже не один год фрау Шмитц ведет с Вами переписку. Этоединственный контакт, который фрау Шмитц поддерживает с внешним миром, ипоэтому я обращаюсь к Вам в этом письме, хотя я не знаю, насколько Вы близки сней и в каких отношениях с ней состоите: в родственных или дружеских.

В следующем году фрау Шмитц снова будет подавать ходатайствоо помиловании, и у меня есть все основания предполагать, что комиссия,занимающаяся рассмотрением ходатайств о досрочном освобождении, удовлетворитего. Тогда фрау Шмитц вскоре выйдет на свободу — после восемнадцати леттюремного заключения. Разумеется, мы можем найти ей квартиру и работу или, покрайней мере, постараемся найти; с работой в ее возрасте будут проблемы, дажеесли она еще абсолютно здорова и проявляет в нашем швейном цеху хорошиеспособности. Но, я думаю, будет лучше, если вместо нас это сделают ееродственники или друзья, если они будут находиться рядом с освободившейся,сопровождать и поддерживать ее. Вы не можете представить себе, каким одиноким ибеспомощным может оказаться человек на свободе, после того как он провелвосемнадцать лет в тюрьме.

Фрау Шмитц привыкла к самостоятельной жизни и сама всостоянии справиться с трудностями первой поры. Поэтому было бы достаточно,если бы Вы подыскали ей небольшую квартиру и помогли с работой, периодическипроведывали ее и приглашали в первые недели и месяцы к себе, а также моглипозаботиться о том, чтобы она получала информацию о культурно-просветительныхмероприятиях, предлагаемых церковной общиной, вечерней народной школой, центромповышения семейного образования и т. д. К тому же, Вы понимаете, как непривычнобывает впервые за восемнадцать лет выходить в город, делать покупки, посещатьразличные учреждения, обедать в ресторане. В сопровождении все это делать легче.

Я заметила, что Вы не навещаете фрау Шмитц. Если бы Выделали это, то я бы не обращалась к Вам в письме, а пригласила бы Вас к себе наразговор во время одного из Ваших визитов. Однако предстоящее событие дает мненадежду, что теперь Вы обязательно навестите фрау Шмитц перед ее освобождением.Пожалуйста, загляните по этому случаю ко мне.»

Письмо заканчивалось сердечным приветом, который я отнес нев свой адрес, а объяснил тем обстоятельством, что начальница тюрьмы говорилаздесь от чистого сердца. Я уже слышал о ней; ее тюрьма считалась образцовой, иее голос имел вес в вопросах тюремной реформы. Письмо мне понравилось.

Но мне не нравилось то, что меня ожидало. Конечно, мне надобыло позаботиться о жилье и работе для Ханны, что я в итоге и сделал. Моидрузья, которые не пользовались в своем доме квартирой для гостей и не сдавалиее, согласны были предоставить ее за небольшую плату Ханне. Грек-портной,которому я от случая к случаю отдавал свою одежду в переделку, готов былустроить Ханну к себе; его сестра, работавшая вместе с ним в мастерской, уехалаобратно в Грецию. Я также задолго до того, как Ханна могла воспользоватьсяэтим, осведомился о культурных и образовательных мероприятиях, предлагаемыхцерковными и государственными учреждениями. Однако свой визит к Ханне я всеоттягивал.