Я поднял брови.

– Любопытство не входит в число моих пороков, – заметил яхолодно. – Я могу неплохо прожить и не пытаясь узнать, что делают или думаютмои соседи.

– Вздор, Джеймс, – сказала моя сестра. – Тебе так же хочетсяузнать это, как и мне. Только ты не так честен, как я, тебе всегда необходимопритворяться.

– Ну, знаешь, Каролина! – сказал я и ушел к себе в приемную.

Десять минут спустя Каролина постучалась и вошла: онадержала в руках какую-то банку.

– Не мог бы ты, Джеймс, – сказала она, – отнести эту баночкужеле из мушмулы[32] мсье Пуаро? Я ему обещала. Такого он никогда не пробовал.

– А почему ты не пошлешь Энни? – спросил я холодно.

– Она мне нужна. – Каролина посмотрела на меня, я – на нее.

– Хорошо, – сказал я, вставая. – Но я просто оставлю этудрянь у дверей, понятно?

Моя сестра удивленно подняла брови.

– Конечно, – сказала она. – А разве кто-нибудь просит тебя очем-либо другом?

Победа осталась за Каролиной.

– Но если ты все же увидишь мсье Пуаро, – сказала она, когдая выходил, – может, заодно сообщишь ему о сапогах?

Это был очень меткий выстрел. Мне страшно хотелось разрешитьзагадку сапог. Когда старушка в бретонском чепце открыла мне дверь, янеожиданно для себя спросил, дома ли мсье Пуаро.

Пуаро с явным удовольствием поспешил мне навстречу.

– Садитесь, мой добрый друг, – сказал он. – Большое кресло?Может быть, вот это – маленькое! Не слишком ли жарко в комнате?

Жарко было невыносимо, но я воздержался от какого-либозамечания. Окна были закрыты, камин пылал.

– Англичане помешаны на свежем воздухе, – объявил Пуаро. –Свежий воздух неплох на улице, где ему и надлежит быть. Но зачем впускать его вдом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?

– Две вещи, – сказал я. – Во-первых – это от моей сестры. –Я передал ему баночку с желе.

– Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнитсвое обещание. А второе?

– Некоторые сведения. – И я рассказал ему о моем разговоре смиссис Экройд.

Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.

– Это расчищает путь, – сказал он, – и подтверждаетпоказания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины былаоткрыта, и, проходя мимо, она закрыла ее.

– А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобыпоглядеть, в порядке ли цветы?

– О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мойдруг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ееприсутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснитьее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать емудругое объяснение.

– Да, – сказал я. – С кем она встречалась и почему?

– Вы полагаете, она выходила, чтобы встретиться скем-нибудь?

– Да.

– Я тоже, – кивнул Пуаро задумчиво.

– Между прочим, – помолчав, сказал я, – моя сестра просилапередать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.

Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мнепоказалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это быломимолетным.

– Она абсолютно уверена, что они не коричневые?

– Абсолютно.

– Так, – сказал Пуаро и вздохнул. – Очень жаль. – Он казалсяобескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора: – Этаэкономка, мисс Рассел, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет линескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубомедицинские вопросы?

– Конечно, нет, – сказал я. – Когда профессиональная частьразговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том,насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.

– И конкретно о кокаине?

– Откуда вы знаете? – спросил я с некоторым удивлением.

Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет»от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Этобыла очень мрачная статья, бьющая на эффект.

– Вот что заставило ее думать о кокаине, мой друг, – сказалон.

Я намеревался расспросить его дальше, потому что мне не всебыло ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегдаоживленный и любезный, и поздоровался с нами.

– Как поживаете, доктор? Мсье Пуаро, я уже заходил к вам, ноне застал.

Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает лимое присутствие их беседе.

– Только не мне, доктор, – сказал Реймонд, садясь поприглашению Пуаро. – Дело в том, что я пришел признаваться.

– En vérité?[33] – спросил Пуаро, вежливопроявляя интерес.

– Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дняменя мучит совесть. Вы, мсье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем,и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.

– Что же именно, мсье Реймонд?

– Да как я уже сказал, пустяки, в сущности: я запутался вдолгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтовполностью выводят меня из затруднений, и даже еще кое-что остается. – Онсообщил это нам с виноватой улыбкой и той милой откровенностью, в которойтаился секрет его обаяния. – Понимаете, как это получилось. Трудно признаватьсяполиции, что тебе отчаянно нужны деньги. Бог знает, что они вообразят! Но я велсебя как болван: ведь с без четверти десять я был с Блентом в бильярдной, такчто у меня железное алиби и бояться мне нечего. Но после вашего обвинения менявсе время мучила совесть, и я решил облегчить душу. – Он встал и, улыбаясь,посмотрел на нас.

– Вы очень мудрый молодой человек, – сказал одобрительноПуаро. – Когда от меня что-нибудь скрывают, я начинаю думать, что это что-тоскверное. Вы поступили правильно.

– Я рад, что очищен от подозрений, – рассмеялся Реймонд. –Ну что ж, пойду.