– Сударыня! сударыня! ma charmante enfant…[60] – бормоталпораженный князь.

Но гордый, порывистый и в высшей степени мечтательныйхарактер Зины увлекал ее в эту минуту из среды всех приличий, требуемыхдействительностью. Она забыла даже о своей матери, которую корчили судороги отее признаний.

– Да, мы обманули вас обе, князь: маменька тем, что решиласьзаставить вас жениться на мне, а я тем, что согласилась на это. Вас напоиливином, я согласилась петь и кривляться перед вами. Вас – слабого, беззащитного,облапошили, как выразился Павел Александрович, облапошили из-за вашего богатства,из-за вашего княжества. Все это было ужасно низко, и я каюсь в этом. Но клянусьвам, князь, что я решилась на эту низость не из низкого побуждения. Я хотела…Но что я! двойная низость оправдывать себя в таком деле! Но я объявляю вам,князь, что я, если б и взяла от вас что-нибудь, то была бы за это вашейигрушкой, служанкой, плясуньей, рабой…я поклялась и свято бы сдержала клятвумою!..

Сильный горловой спазм остановил ее в эту минуту. Все гостьикак будто оцепенели и слушали, выпуча глаза. Неожиданная и совершеннонепонятная им выходка Зины сбила их с толку. Один князь был тронут до слез,хотя и половины не понимал из того, что сказала Зина.

– Но я женюсь на вас, ma belle enfant,[61] если уж вы такхоти-те, – бормотал он, – и это для меня будет боль-шая честь! Только уверяювас, что это был действи-тельно как будто бы сон… Ну, мало ли что я увижу восне? К чему же так бес-по-коиться? Я даже как будто ничего и не понял, mon ami,– продолжал он, обращаясь к Мозглякову, – объясни мне хоть ты, пожа-луй-ста…

– А вы, Павел Александрович, – подхватила Зина, тожеобращаясь к Мозглякову, – вы, на которого я одно время решилась было смотретькак на моего будущего мужа, вы, который теперь мне так жестоко отомстили, –неужели и вы могли примкнуть к этим людям, чтоб растерзать и опозорить меня? Ивы говорили, что любили меня! Но не мне читать вам нравоучения! Я виновнее вас.Я оскорбила вас, потому что действительно манила вас обещаниями и мои давешниедоказательства были ложь и хитросплетения! Я вас никогда не любила, и еслирешилась выйти за вас, то единственно, чтоб хоть куда-нибудь уйти отсюда, изэтого проклятого города, и избавиться от всего этого смрада… Но, клянусь вам,выйдя за вас, я была бы вам доброй и верной женой… Вы жестоко отмстили мне, и,если это льстит вашей гордости…

– Зинаида Афанасьевна! – вскричал Мозгляков.

– Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть…

– Зинаида Афанасьевна!!

– Если когда-нибудь, – продолжала Зина, давя в себе слезы, –если когда-нибудь вы любили меня…

– Зинаида Афанасьевна!!!

– Зина, Зина! дочь моя! – вопила Марья Александровна.

– Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего! –скрепил Мозгляков, и все пришло в ужаснейшее волнение. Поднялись крикиудивления, негодования, но Мозгляков стоял как вкопанный, без мысли и безголосу…

Для слабых и пустых характеров, привыкших к постояннойподчиненности и решающихся наконец взбеситься и протестовать, одним словом,быть твердыми и последовательными, всегда существует черта, – близкий предел ихтвердости и последовательности. Протест их бывает вначале обыкновенно самыйэнергический. Энергия их даже доходит до исступления. Они бросаются напрепятствия, как-то зажмурив глаза, и всегда почти не по силам берут себе ношуна плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек вдруг как будто самсебя испугается, останавливается, как ошеломленный, с ужасным вопросом: «Чтоэто такое я наделал?» Потом немедленно раскисает, хнычет, требует объяснений,становится на колени, просит прощения, умоляет, чтоб все было по-старому, нотолько поскорее, как можно поскорее!.. Почти то же самое случилось теперь сМозгляковым. Выйдя из себя, взбесившись, накликав беду, которую он уже всюцеликом приписывал теперь одному себе; насытив свое негодование и самолюбие исебя же возненавидев за это, он вдруг остановился, убитый совестью, переднеожиданной выходкой Зины. Последние слова ее добили его окончательно.Перескочить из одной крайности в другую было делом одной минуты.

– Я – осел, Зинаида Афанасьевна! – вскричал он в порывеисступленного раскаяния. – Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хужеосла! Но я вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может бытьблагородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не спали;вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из мщения, что мнеотказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.

– Удивительно любопытные вещи-с открываются-с, – прошипелаНаталья Дмитриевна на ухо Анне Николаевне.

– Друг мой, – отвечал князь, – ус-по-койся, по-жа-луйста; тыменя, право, испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься… Я,пожалуй, готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял меня, чтоэто было только во сне…

– О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить еготеперь! Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело!Сообразите! подумайте!

– Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мневспомнить все по поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла…

– Э! не до Феофила теперь, дядюшка!

– Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом былНа-по-ле-он, а потом как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахару нас поела…

– Но, дядюшка, – брякнул Мозгляков в затмении ума своего, –ведь это сама Марья Александровна рассказывала вам давеча про НатальюДмитриевну! Ведь я тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас вдырочку…

– Как, Марья Александровна, – подхватила Наталья Дмитриевна,– так вы уж и князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Такя к вам сахар воровать езжу-с!

– Прочь от меня! – закричала Марья Александровна, доведеннаядо отчаяния.

– Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеетеговорить-с, а стало быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы променя такие гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказывала-с…Так я у вас сахар краду-с?..

– Но, mesdames, – закричал князь, – ведь это было только восне! Ну, мало ли что я увижу во сне?..

– Кадушка проклятая, – пробормотала вполголоса МарьяАлександровна.

– Как, я и кадушка-с! – взвизгнула Наталья Дмитриевна. – Авы кто такая-с? Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайнеймере, муж у меня-с, а у вас-то дурак-с…

– Ну да, я помню, была и ка-ду-шка, – пробормоталбессознательно князь, припоминая давешний разговор с Марьей Александровной.