– Это ты, змея подколодная, извела его! – закричала она вотчаянии Зине. – Ты, разлучница проклятая, ты, злодейка, его погубила!

Но Зина уже ничего не слыхала. Она стояла над мертвым какобезумевшая. Наконец наклонилась над ним, перекрестила, поцеловала его имашинально вышла из комнаты. Глаза ее горели, голова кружилась. Мучительныеощущения, две почти бессонные ночи чуть-чуть не лишили ее рассудка. Она смутночувствовала, что все ее прошедшее как бы оторвалось от ее сердца и началасьновая жизнь, мрачная и угрожающая. Но не прошла она десяти шагов, как Мозгляковкак будто вырос перед нею из-под земли; казалось, он нарочно поджидал на этомместе.

– Зинаида Афанасьевна, – начал он каким-то боязливымшепотом, торопливо оглядываясь по сторонам, потому что еще было довольносветло, – Зинаида Афанасьевна, Я, конечно, осел! То есть, если хотите, я уж теперьи не осел, потому что, видите ли, все-таки поступил благородно. Но все-таки яраскаиваюсь в том, что я был осел… Я, кажется, сбиваюсь, Зинаида Афанасьевна,но… вы извините, это от разных причин…

Зина почти бессознательно посмотрела на него и молча продолжаласвою дорогу. Так как на высоком деревянном тротуаре было тесно двум рядом, аЗина не сторонилась, то Павел Александрович соскочил с тротуара и бежал подленее внизу, беспрерывно заглядывая ей в лицо.

– Зинаида Афанасьевна, – продолжал он, – я рассудил, и есливы сами захотите, то я согласен возобновить мое предложение. Я даже готовзабыть все, Зинаида Афанасьевна, весь позор, и готов простить, но только содним условием: покамест мы здесь, все останется в тайне. Вы уедете отсюда какможно скорее; я, потихоньку, вслед за вами; обвенчаемcя где-нибудь в глуши, такчто никто не увидит, а потом сейчас в Петербург, хотя бы и на перекладных, так,чтоб с вами был только маленький чемоданчик… а? Согласны, Зинаида Афанасьевна?Скажите поскорее! Мне нельзя дожидаться; нас могут увидеть вместе.

Зина не отвечала и только посмотрела на Мозглякова, но такпосмотрела, что он тотчас же все понял, снял шляпу, раскланялся и исчез припервом повороте в переулок.

«Как же это? – подумал он. – Третьего дня еще вечером онатак расчувствовалась и во всем себя обвиняла? Видно, день на день не приходит!»

А между тем в Мордасове происшествия шли за происшествиями.Случилось одно трагическое обстоятельство. Князь, перевезенный Мозгляковым вгостиницу, заболел в ту же ночь, и заболел опасно. Мордасовцы узнали об этомнаутро. Каллист Станиславич почти не отходил от больного. К вечеру составилсяконсилиум всех мордасовских медиков. Приглашения им посланы были по-латыни. Но,несмотря на латынь, князь совсем уж потерял память, бредил, просил КаллистаСтаниславича спеть ему какой-то романс, говорил про какие-то парики; иногда какбудто чего-то пугался и кричал. Доктора решили, что от мордасовскогогостеприимства у князя сделалось воспаление в желудке, как-то перешедшее(вероятно, по дороге) в голову. Не отвергали и некоторого нравственногопотрясения. Заключили же тем, что князь давно уже был предрасположен умереть, апотому непременно умрет. В последнем они не ошиблись, потому что бедныйстаричок, на третий же день к вечеру, помер в гостинице. Это поразиломордасовцев. Никто не ожидал такого серьезного оборота дела. Бросились толпамив гостиницу, где лежало мертвое тело, еще не убранное, судили, рядили, кивалиголовами и кончили тем, что резко осудили «убийц несчастного князя»,подразумевая под этим, конечно, Марью Александровну с дочерью. Всепочувствовали, что эта история, уже по одной своей скандалезности, можетполучить неприятную огласку, пойдет, пожалуй, еще в дальние страны, и –чего-чего не было переговорено и пересказано. Все это время Мозгляков суетился,кидался во все стороны, и наконец голова у него закружилась. В таком-тосостоянии духа он и виделся с Зиной. Действительно, положение его былозатруднительное. Сам он завез князя в город, сам перевез в гостиницу, а теперьне знал, что и делать с покойником, как и где хоронить, кому дать знать? везтили тело в Духаново? К тому же он считался племянником. Он трепетал, чтоб необвинили его в смерти почтенного старца. «Пожалуй, еще дело отзовется вПетербурге, в высшем обществе!» – думал он с содроганием. От мордасовцев нельзябыло добиться никакого совета; все вдруг чего-то испугались, отхлынули отмертвого тела и оставили Мозглякова в каком-то мрачном уединении. Но вдруг всясцена быстро переменилась. На другой день, рано утром, в город въехал одинпосетитель. Об этом посетителе мигом заговорил весь Мордасов, но заговорилкак-то таинственно, шепотом, выглядывая на него из всех щелей и окон, когда онпроехал по Большой улице к губернатору. Даже сам Петр Михайлович немного какбудто бы струсил и не знал, как быть с приезжим гостем. Гость был довольноизвестный князь Щепетилов, родственник покойнику, человек еще почти молодой,лет тридцати пяти, в полковничьих эполетах и в аксельбантах. Всех чиновниковпробрал какой-то необыкновенный страх от этих аксельбантов. Полицейместер,например, совсем потерялся; разумеется, только нравственно; физически же онявился налицо, хотя и с довольно вытянутым лицом. Тотчас же узнали, что князьЩепетилов едет из Петербурга, заезжал по дороге в Духаново. Не застав же вДуханове никого, полетел вслед за дядей в Мордасов, где как громом поразила егосмерть старика и все подробнейшие слухи об обстоятельствах его смерти. ПетрМихайлович даже немного потерялся, давая нужные объяснения; да и все вМордасове смотрели какими-то виноватыми. К тому же у приезжего гостя было такоестрогое, такое недовольное лицо, хотя, казалось бы, нельзя быть недовольнунаследством. Он тотчас же взялся за дело сам, лично. Мозгляков же немедленно ипостыдно стушевался перед настоящим, не самозванным племянником и исчез –неизвестно куда. Решено было немедленно перенесть тело покойника в монастырь,где и назначено было отпевание. Все распоряжения приезжего отдавались кратко,сухо, строго, но с тактом и приличием. Назавтра весь город собрался в монастырьприсутствовать при отпевании. Между дамами распространился нелепый слух, чтоМарья Александровна лично явится в церковь и, на коленях перед гробом, будетгромко испрашивать себе прощения и что все это должно быть так по закону.Разумеется, все это оказалось вздором, и Марья Александровна не явилась вцерковь. Мы и забыли сказать, что тотчас по возвращении Зины домой ее маменькав тот же вечер решилась переехать в деревню, считая более невозможнымоставаться в городе. Там тревожно прислушивалась она из своего угла к городскимслухам, посылала на разведки узнавать о приезжем лице и все время была влихорадке. Дорога из монастыря в Духаново проходила менее чем в версте отокошек ее деревенского дома – и потому Марья Александровна могла удобнорассмотреть длинную процессию, потянувшуюся из монастыря в Духаново послеотпевания. Гроб везли на высоких дрогах; за ним тянулась длинная вереницаэкипажей, провожавших покойника до поворота в город. И долго еще чернели набелоснежном поле эти мрачные дроги, везомые тихо, с подобающим величием. НоМарья Александровна не могла смотреть долго и отошла от окна.

Через неделю она переехала в Москву, с дочерью и АфанасиемМатвеичем, а через месяц узнали в Мордасове, что подгородная деревня МарьиАлександровны и городской дом продаются. Итак, Мордасов навеки терял такуюкомильфотную даму! Не обошлось и тут без злоязычия. Стали, например, уверять,что деревня продается вместе с Афанасием Матвеичем… Прошел год, другой, и обМарье Александровне почти совершенно забыли. Увы! так всегда ведется на свете!Рассказывали, впрочем, что она купила себе другую деревню и переехала в другойгубернский город, в котором, разумеется, уже забрала всех в руки, что Зина ещедо сих пор не замужем, что Афанасий Матвеич… Но, впрочем, нечего повторять этислухи; все это очень неверно.