«Твоя кожа – памятник ежедневному упорному труду… Поэтому мне твои руки очень нравятся».

Харуто… Нет больше тех натруженных рук. Они покрылись уродливыми морщинами – смотреть на них противно…

В глазах скопились отчаянные слезы.

Если руки такие, то лицо и подавно. Но Мисаки не решалась заглянуть в зеркало. Вдруг там уродливая старуха? От одной мысли ее охватывал страх, который утаскивал душу в темную бездну. Спасаясь от него, Мисаки перевернулась на бок и повторила, как заклятие:

«Все хорошо. Хорошо! Не так я пока и состарилась».

С щеки съехала прядка. Краска давно сошла, обнажив почти совсем поседевшие волосы. Заклинание рассеялось.

– Покраситься бы…

Хватит с нее седины. Мисаки зажмурилась, чтобы сбежать.

Девушку госпитализировали около месяца назад. Иммунитет просел, и у нее началось воспаление легких. По совету доктора Камии ее решили пока что поместить в стационар. Поначалу – в общую палату, но ей достались назойливые соседки, которые постоянно раздвигали шторы и норовили сунуть мандарин или маринованную сливу. К тому же все время пялились и шептались, так что Мисаки и недели не выдержала. От стресса у нее разыгрался гастрит.

Поэтому Такаси оплатил для сестры частную палату. Но Мисаки и тут невольно подумала: «Опять из-за меня траты. Надо скорее выписываться».

Вот только здоровье не позволяло.

Как-то утром Мисаки проснулась и обнаружила, что правый глаз заволокло дымкой. Видимо, катаракта. Один из характерных симптомов синдрома перемотки. Голос еле слушался, мышцы слабели, а ноги истончились, точно веточки.

Мисаки выполняла все рекомендации доктора Камии по реабилитации. Ей приходилось бороться со страхом, чтобы показываться людям на глаза, но ведь иначе ее перестанут держать ноги! Поэтому она изо всех сил тренировалась. Врач в физкультурном зале подбадривал: «Давайте! Еще немного!» – и Мисаки каждый день работала, стараясь затеряться среди старичков. Она боролась со стыдом и отчаянием, напоминала себе, что будет ходить на собственных ногах, стискивала зубы и тренировалась через «не могу».

Но однажды ей все-таки выдали складную трость. Упражнения не помогали, и ноги больше не держали ее.

Мисаки весь вечер проплакала от унижения: «Я старею. Слабею с каждым днем».

И все же она нашла в себе силу воли вспомнить, что она не хочет поддаваться болезни.

Все болячки от слабости духа. Дашь слабину – и болезнь тут же тебя поглотит.

«Все хорошо. Я пока еще держусь. И выгляжу пока еще нормально…» – повторяла она себе, прижимая к груди чехол для ножниц, который когда-то подарил ей Харуто.

– Госпожа Ариакэ, я вам поесть принесла! – жизнерадостно сообщила медсестра, Икуми Исибаси. – Покушайте хорошенько!

С этими словами девушка поставила поднос на столик. Жаль только, что готовили в больнице невкусно. Желудок не урчал, даже когда в палату вносили еду.

– Я не особо голодная, – проворчала Мисаки, едва сдерживая тяжелый вздох.

– Так не годится! Надо набираться сил!

– Да хоть бы повкуснее кормили.

– Это точно. Наша больница в этом плане печально знаменита.

– Вас начальство за такие слова не взгреет?

– А вы никому не говорите, ладно? – Икуми приложила палец к губам. От ее улыбки у Мисаки стало полегче на душе. Из всех медсестер она больше всего подружилась именно с ней, со своей ровесницей. Ей нравилось, как они перешучивались. За болтовней с Икуми Мисаки хоть немного отвлекалась от давящей больничной атмосферы.

– Может, шторы открыть? Закат сегодня красивый, – предложила медсестра, направляясь к окну, но Мисаки тихо завопила:

– Не надо!

Девушка удивленно обернулась:

– Что такое?

– Оставьте как есть…

В стеклах – отражение. А вдруг на нее оттуда уставится старуха? Мисаки бросило в дрожь.

– Госпожа Исикава, – перевела тему Мисаки, – покраситься бы…

– М?

– Хочу покрасить волосы в черный цвет, – попросила она, стыдливо накручивая на палец седую прядь.

– А, поняла! Попробую что-нибудь придумать!

Мисаки не хотела видеть ничего, что напоминало бы ей о старости. Ни седину, ни морщинистые руки. Если хотя бы волосы покрасит, то немного успокоится.

В дверь постучались, и раздался голос Аяно:

– Мисаки?

Подруга зашла в палату. В костюме – видимо, приехала сразу с работы. Икуми поклонилась посетительнице и ушла. Как только закрылась дверь, Аяно с улыбкой спросила:

– Как температура?

– Намного лучше.

– Ура! А я с сувениром. Как заказывала! – И протянула белые перчатки.

В перчатках морщин не видно. Мисаки поблагодарила за подарок и поспешила его надеть. Показалось, что черные нарывы на сердце чуть отступили.

– И еще вот! – Аяно выставила на столик целый набор разных БАДов. Мисаки заказала их в интернете, а подруга донесла из дома. Плацента, полифенолы, каротиноиды – словом, все, что замедляло старение. Мисаки спустила на эту покупку почти все, что скопила за время работы в парикмахерской, но если препараты хоть немного отсрочат старость…

– Мне, правда, кажется, что необязательно их столько пить, – заметила Аяно, присаживаясь на табуретку и еле заметно улыбаясь.

Мисаки впилась в нее глазами:

– В каком смысле?

Аяно поняла, что ляпнула не то, и спешно извинилась. Поклонилась, взмахнув смоляными волосами.

– Не в том! Но зря я так сказала…

Мисаки понимала. Понимала, что Аяно против чрезмерных трат. Но почему-то все равно услышала в ее словах насмешку. Что, мол, пей – не пей, все равно не поможет. Хотя понимала, что подруга ничего такого не имела в виду… И все же когда так сказала Аяно – она-то ни грамма красоты со вчерашнего дня не растеряла – в душе против воли закипела злость. Никакими силами Мисаки не могла усмирить гнев. Потому сказала:

– Ты все равно не поймешь. Такая красавица и без единой морщинки.

В тот же миг она пожалела. Просто вспылила и не сдержалась.

Мисаки видела краем глаза, что Аяно очень расстроилась.

С тех пор как тело перестало слушаться, ее невыносимо бесила всякая мелочь. Смотреть на смазливых актрис, на спины обгоняющих медсестер. Каждый раз в груди разгорался яростный пожар.

«Вот бы у них у всех случилось горе. Пусть состарятся, как я», – думала Мисаки, злобно пялясь на них. Но в тот же миг раскаивалась, какая она мелочная.

«Это ж надо…»

Харуто правильно тогда сказал. Это ж надо было превратиться в такую дрянь.

По ночам больница затихала. Тишина будто звенела в ушах. Сердце успокаивалось. Мисаки мечтала, чтобы утро не наступило – тогда она больше не постареет ни на день.

Девушка беспрерывно гладила чехол для ножниц, как самое дорогое сокровище, и вспоминала Харуто. Пыталась о нем не думать, но все равно вспоминала.

И проверяла страничку фотостудии, в которой он работал.

Чем он сейчас занят? Может, засиделся допоздна на работе. Находит ли