он время правильно питаться? Волосы – не лохматятся ли? Наверняка сменил салон… Тут сердце Мисаки уколола легкая ревность. Она хотела и дальше стричь его волосы. У них вообще осталась гора неисполненных планов.

Мисаки вытащила ножницы из чехла. Раньше она не обращала внимания на их вес. А теперь они заметно тянули руку.

Девушка продела пальцы в кольца и закрыла глаза. На внутренней стороне век словно отпечаталось кресло и сидящий в нем Харуто. Мисаки попыталась взмахнуть ножницами, как тогда.

«Он был моим первым клиентом. Я так нервничала, чтобы все получилось. А он сказал: „Совсем другое дело. И как бы сказать… Кажется, я как-то даже похорошел“. Я так обрадовалась. Что кому-то понравилась прическа, которую я сделала. Как будто мне чуть-чуть воздалось за труды. Но теперь…»

Мисаки опустила руки. Ей не хватало сил удержать ножницы на весу. Они ее не слушались. Несмотря на тренировки…

Ножницы поблескивали в свете ночника. Так ярко, как мечта, за которой когда-то гналась Мисаки. Ей больше не вернуться в салон. Не открыть свою парикмахерскую, никому не навести на голове красоту.

Болезнь изъела ей не только тело, но и душу, и саму жизнь. Мисаки вспоминала навеки ушедшее прошлое и сжимала чехол что было сил.

В ту ночь она не смогла отвлечься от тиканья часов и толком не сомкнула глаз.

Девушка болезненно переживала каждую ушедшую секунду, и ей становилось трудно дышать. Она старела… От навязчивой мысли заходилось сердце. Мисаки выдернула прикроватные часы из розетки и потянулась за тросточкой, чтобы пойти в туалет.

Она так медленно ходила, что вставала в уборную сразу же, как только мочевой пузырь хоть немного напоминал о себе. Пока еще тело хоть сколько-то ее слушалась, девушка не собиралась просить чьей-либо помощи. Кривилась от одной мысли о подгузниках и сиделках.

Мисаки медленно брела по темному коридору. Каждый шаг давался ей с болью, вскоре она запыхалась. Проковыляв несколько метров, девушка обессиленно впилась в перила. Ослабшая поясница еле справлялась с нагрузкой и страшно болела.

«Как же так?»

Мисаки стиснула зубы. Что такое с организмом?

«Давай же!»

Но ноги не двигались. Девушка взбесилась и заставила себя сделать шаг, но запнулась и упала. Пришлось ползти по холодному полу. До чего унизительно. Но ей не хватало сил подняться…

– Надо уже сказать, что покраситься не получится! – раздался голос из комнаты гигиенических процедур. Знакомый голос. Икуми! Медсестра с кем-то говорила. Наверное, с коллегой.

– Слушай, я понимаю, что тяжело, но ты правда не затягивай. Надо сказать.

– Просто госпожа Ариакэ очень переживает из-за волос.

– Молодость вообще не хочется терять.

– Это да. Ей же двадцать четыре? Я бы точно не вынесла. В таком возрасте – такая бабуля.

«Бабуля…»

Все тело как будто прошил электрический разряд. Внутри заклокотал невыразимый гнев, и волосы встали дыбом.

«Все считают меня старухой…»

Мисаки, все так же скрючившись на полу, изо всех сил сжала кулаки.

Как обидно… Ровесница – но им отмерен такой разный срок. Носит, что понравится, ест, что хочет, работает на любимой работе. А Мисаки… Мисаки!

– Ой, поздно уже! Пора.

Послышались шаги медсестер.

«Не подходите… Умоляю, только не сейчас!» – мысленно кричала Мисаки. Но…

– Что с вами?! – Икуми бросилась к ней, едва оказавшись на пороге.

Взгляд медсестры приковало к пижаме пациентки. К мокрой пижаме. Мисаки не дошла до туалета.

Икуми ласково положила руки больной на плечи:

– Только не переживайте. Я сейчас привезу кресло, минуточку.

Девушка от нестерпимого стыда отвернулась. Какая гадость… Мисаки проклинала собственное тело.

Ее уложили и переодели.

Почему ее в таком безобразном виде увидела именно эта девка?

«Как же унизительно…»

Икуми забрала грязное белье и улыбнулась:

– Отдыхайте.

Улыбка вонзилась в сердце Мисаки, точно ножницы.

– Не могли бы вы раздвинуть шторы? – пробубнила девушка, глядя в потолок.

– Что? Но ведь темно же…

– Не важно.

Икуми явно озадачилась, но просьбу выполнила. Оставшись в одиночестве, Мисаки нажала на кнопку, которая приподняла половину койки. И увидела свое отражение.

От прежнего лица не осталось и следа. Кожа высохла, как у мумии. Глазницы впали, глаза потускнели, кожа, как кора на старом дереве, казалось, вот-вот отвалится. В отражении она больше напоминала не человека, а какую-то мерзкую тощую крысу.

– Да уж… – Мисаки бессильно рассмеялась.

«Конечно, настоящая „бабуля“… Зачем все это? Зачем я мозолю людям глаза, унижаюсь? Зачем живу?»

Мисаки безмолвно опустила веки.

Она устала…

Положила руку на чехол для ножниц, который лежал на животе, и в голове эхом пролетел голос Харуто: «Прелесть».

Так он ее назвал. Когда увидел без макияжа, а потом – в юкате. Назвал прелестью! Никто никогда ее так не звал, и Мисаки обрадовалась до глубины души. Вот бы еще разок. Нет, много-много раз! Но…

По щеке пробежала слеза.

«Больше не назовет… Если увидит, какая я стала уродина, ни за что не назовет…»

Аяно глубоко вздохнула за рабочим столом, покрутила в руках очередной пробник их собственного производства и вспомнила одряхлевшую Мисаки.

«А если бы со мной случилось то же самое?..»

Когда Такаси только-только сказал про болезнь, Аяно решила, что это он так по-дурацки шутит. Ей даже в голову не приходило, что на свете в самом деле может быть болезнь, из-за которой люди стареют в мгновение ока. Однако за шесть лет их с Такаси отношений – хотя ей много чего пришлось от него вытерпеть – парень ни разу ее не обманул. Поэтому Аяно достаточно быстро поверила, что он говорит правду. Но не сразу до конца поняла, какое ужасное несчастье свалилось на семью. Осознание пришло, когда она увидела, как Мисаки стареет…

«Ты все равно не поймешь. Такая красавица и без единой морщинки».

Слова подруги с увядшим лицом до сих пор эхом отдавались в ушах и подтачивали сердце. Аяно стояла на пороге четвертого десятка и всякий раз, заглядывая в зеркало, болезненно кривилась от осознания, что кожа в сравнении со школьными годами растеряла свежесть.

«Но даже я кажусь ей молодой…»

Аяно часто слышала, что девушки идут работать в косметический бизнес, желая сохранить молодость. Можно сказать, что в женщину природой заложено стремление к красоте. Особенно в глазах любимого человека. А Мисаки в свои двадцать четыре потеряла эту возможность. Бедная девушка не выдерживала жизнь, в которой, к ее ужасу, стрелки часов крутились в десятки раз быстрее, чем у всех остальных. Аяно как женщина до боли хорошо ее понимала. То есть… хотела понять. Но на самом деле не смогла. Лишиться в пытках всех ногтей не так