Летать Таня больше не отваживалась, хотя воздух и манил ее.Порой ей ужасно хотелось вновь сесть на контрабас и воскликнуть: «Торопыгусугорелус!» – но воспоминание было еще слишком свежим. Не стоит искушать судьбувторой раз. Самое большее, что Таня себе позволяла, – среди ночи взлетатьнад лоджией и несколько раз облетать на малой высоте дом, используя для этогосамое медленное и безопасное заклинание «Пилотус камикадзис». На этомзаклинании волшебный контрабас тащился еле-еле. Ни о каких фигурах высшегопилотажа вообще говорить не приходилось: струны контрабаса сразу начиналивозмущенно гудеть. Таню так и подмывало ускорить его, но... она не разрешаласебе. Вместо этого она раз за разом тренировала тормозящее заклинание«Чебурыхнус парашютис». Сразу после его произнесения нужно было указатьсмычком, куда ты хотел приземлиться. Инструмент сперва неподвижно зависал надэтим местом, а затем медленно и солидно начинал опускаться, пока ноги некасались земли. Правда, существовало еще ускоренное тормозящее заклинание«Чебурыхнус парашютис форте», но оно было крайне неудобным, поскольку контрабассразу проваливался в воздушную яму, камнем падал вниз и столь же резко замиралв нескольких сантиметрах от земли. При этом у самой Тани всякий раз возникалоощущение, что ее внутренности остались где-то в воздухе и сейчас шлепнутсяпрямо ей на голову.

Дурневы больше не доставляли Тане никаких неприятностей – уних и своих проблем было теперь навалом. После той истории со «СправочникомБелого Мага» волосы Пипы склеились так надежно, что расчесать их не былоникакой возможности. Голова словно была закована в стеклянный шлем, который,когда по нему постукивали карандашом, издавал звук «тум-тум». Делать нечего,пришлось отвезти Пипу в парикмахерскую и, несмотря на все протесты, постричь еенаголо. С обритой головой, с разноцветными прыщами разной величины, светящимися,как лампочки на новогодней елке, дочка дяди Германа выглядела так кошмарно, чтоТане порой даже становилось жаль ее.

Однако значительно больше не повезло Ленке Мумриковой. Двадня она вообще не ходила в школу, а потом появилась в перчатке и не снимала еевсе уроки. Из этого Таня смогла заключить, что Мумрикова так ничего и не смоглаподелать с шерстью на руке.

По какой-то не совсем ясной Тане причине ни Пипа, ни Ленкане рассказали никому о загадочном справочнике. На Таню обе косились издали сненавистью, однако подходить опасались. Ночью же Пипа прокрадывалась к лоджиии, дрожа от страха, закрывала ее на все задвижки, а около своей кровати клаламолоток.

Что же касается Генки Бульонова, то он теперь только иделал, что путался у Тани под ногами. Хорошо еще, что при этом он молчал, лишьтаинственно подмигивал, словно намекая на общую тайну. Причем иногда длябольшей таинственности подмигивал обоими глазами сразу. Но разве Тане былосейчас до Бульонова?

И вот наконец наступило утро того самого дня, когда долженбыл прилететь Баб-Ягун. Долгожданное утро долгожданного дня.

Тетя Нинель за завтраком была настолько не в себе, что дажене стала скармливать Тане позавчерашнюю манную кашу, от которой отказаласьтакса, а дала тот же самый омлет, что и Пипе. Уже в конце завтрака на кухнепоявился зеленовато-желтый дядя Герман, молча выпил чай и, ни на кого не глядя,ушел. Когда он выходил из кухни, Таня случайно заметила, что правый карман унего слегка оттопыривается и оттуда торчит морковная ботва, которую дядя Германстеснительно старается закрыть ладонью.

– А что, дядя Герман сегодня не в Думе? У него же скоровыборы! – удивилась Таня.

Тетя Нинель побагровела и с яростью уставилась на нее.

– ЧТО? Что ты сказала? – прорычала она.

– Я просто спросила, почему он не работе. Но можете неотвечать, если нельзя, – смутилась Таня.

Но тетя Нинель уже, видно, сообразила, что правду все равноне скроешь. Она взяла себя в руки и даже улыбнулась робкой, извиняющейсяулыбкой льва, который только что откусил голову своему дрессировщику.

– Э-э... почему же нельзя?.. Дядя Герман вчера назаседании совета... э-э... случайно поломал микрофон. Ему... э-э... далибольничный.

– Дали больничный, потому что он поломалмикрофон? – удивилась Таня. Тетя Нинель явно чего-то недоговаривала.

– Ты что, русского языка не понимаешь? А ну марш делатьуроки! И только попробуй сказать об этом в школе! – окончательно потерявтерпение, заорала тетя Нинель.

– О чем сказать? О больничном? Или о том, что онполомал микрофон? – не поняла Таня.

– ВО-О-ОН! – закричал а тетя Нинель.

Таня пробкой вылетела в комнату и натолкнулась там на Пипу.Та от ужаса сразу юркнула за кресло.

– Чего там с дядей Германом? Колись, а тозаколдую! – строго спросила Таня и, используя Пипин испуг, прицелилась внее пальцем. Пипа взвизгнула, не отрывая взгляда от пальца. Ее теперь можнобыло напугать всяким пустяком. И это при том, что Таня пока не знала ни одногозаклинания, кроме тех, что были связаны с полетом.

– А-а! Не надо, я скажу... – пискнула дочка дядиГермана. – Разве ты не знаешь, что папуля во время предвыборноговыступления перегрыз у микрофона шнур, а потом закусил папкой для бумаг. И всеэто было на глазах у сотен людей... А потом... он разбежался и перепрыгнулчерез старичка, которому собирался подарить почти новый свитер. И все оттого,что какой-то идиот в зале случайно достал из кармана морковку... Стрелять такихнадо. И теперь мама боится, что он провалит выборы.

«Вот тебе и кролик Сюсюкалка!» – с восхищением подумалаТаня.

Нет, дядя Герман определенно начинал ей нравиться. От такогодяди Германа даже улетать жалко. Теперь Тане был известен отличный способ, какподкрутить ему извилины и завоевать его расположение. Достаточно толькоугостить его морковкой.

Тане казалось, что Пипа в этот вечер никогда не ляжет. Онаходила по комнате и задумчиво пинала игрушки, изредка бросая недовольныевзгляды на лоджию. На голове у Пипы была дурацкая розовая с цветочками шапочкаиз полиэтилена, которую она с известных пор носила не снимая. Когда Таняокончательно потеряла терпение и подумывала уже, не запустить ли в Пипуусыпляющим заклинанием или просто чем-нибудь тяжелым, та улеглась сама ивскоре, повернувшись к стене, засопела в обе дырочки.