Борются народы друг с другом, отстаивая интересы, не имеющиеотношения к отдельно взятому Джеку, Пьеру, Гансу, Маноло или Джузеппе —обозначим их для простоты только мужскими именами — но пребывая в простодушнойуверенности, будто преследуют именно свою нынешнюю выгоду или действуют вчаянии грядущей прибыли, кругленькой суммы, которая скопится на счету, когдапридет пора закрыть его, хотя по общему правилу одни едят, а другиеоблизываются; борются люди и за то, что считают своими чувствами, всегда имприсущими или на краткий срок пробудившимися и обострившимися: так вот обстоитдело с горничной нашей, с Лидией, и с Рикардо Рейсом, который, когда решитвновь открыть практику, для всех будет врачом, а когда даст наконец прочестьто, что он так усердно кропает, для немногих — поэтом, борются и по другимпричинам, разнообразным, хоть по сути своей — одинаковым: власть, престиж,ненависть, любовь, зависть, ревность, просто досада или, например, забрелчеловек поохотиться в чужие угодья, соперничество и конкуренция, да вот хотьвзять происшествие в квартале Моурария, сам Рикардо Рейс эту заметку незаметил, мимо бы прошел, если бы ему в радостном возбуждении не прочел ееСальвадор, упершийся локтями в аккуратно разложенную на стойке газету: Кроваваядрама, сеньор доктор, что это за чертов народ такой, чуть что — палить, полициябоится встревать, является под занавес, вот, если угодно, я прочту: некий ЖозеРейс по прозвищу Горлица выпустил пять зарядов в голову некоему Антонио попрозвищу Мечеть, человеку в Мавританском квартале известному, и, ясное дело,убил наповал, нет-нет, не из-за юбки, тут написано, что один другого крепконадул, это у нас случается. Пять пуль, повторил Рикардо Рейс, проявляянеискренний интерес, и, произнеся эти слова, задумался, представил себе, какствол пятикратно изрыгает пламя и свинец по одной и той же цели, и лишь первуюпулю встречает вскинутая голова, а потом, когда убитый уже валяется намостовой, голова эта уже расколота, размозжена, мозги из нее выпущены, но —трах-тарарах! — четырежды гремят уже излишние, но необходимые выстрелы, иненависть возрастает с каждым выстрелом, и голова от каждого бьется о камни, авокруг ужас и остолбенение, многоголосый женский крик из окон, и смолкластрельба не оттого, что решился кто-нибудь удержать Жозе Рейса, дураков нет подпулю лезть, вероятно, патроны кончились, или занемел палец на спусковом крючке,или ненависти уже некуда было больше расти, и убийца скрылся с местапроисшествия, но только далеко ему не уйти и деться некуда, в Мавританскомквартале расплата на месте. Завтра похороны, говорит Сальвадор, если бы неслужба, я бы пошел. Любите бывать на похоронах? — осведомился Рикардо Рейс. Данет, нельзя сказать «люблю», но на эти похороны соберется такая прорва народу,что стоит посмотреть, тем паче, что хоронят застреленного, вот Рамон — он живетпо соседству — слышал, что. А о том, что же слышал Рамон, Рикардо Рейс узнал заужином: Говорят, сеньор доктор, что весь квартал соберется на похороны, адружки Жозе Рейса вроде бы собираются разнести гроб в щепки, а если они решатсяна такое, будет настоящая война, никому не поздоровится. Не понимаю, ведь этотАнтонио уже мертв, мертвей не бывает, чего еще от него хотят: этот человеквроде бы не из тех, кто приходит с того света доканчивать начатое на этом? Сэтими людьми, сеньор доктор, никогда не знаешь, как обернется: злобы в душестолько, что ее и смертью не уймешь. Пожалуй, я тоже пойду посмотреть на этипохороны. Дело ваше, только держитесь поодаль, близко не подходите, а еслиначнется свалка, заскочите в подъезд и дверь за собой закройте, не топопадетесь под горячую руку.

До крайности, однако, не дошло — то ли потому, что угрозабыла чистым хвастовством, то ли потому, что для сопровождения гроба отрядилидвоих вооруженных полицейских, приставили, стало быть, к покойникусимволическую охрану, которая не сумела бы воспрепятствовать приведениюнекрофобского намерения в исполнение, но все же обозначала присутствие власти.Рикардо Рейс, стараясь не привлекать к себе внимания, появился задолго довыхода похоронной процессии, держался, следуя совету галисийца, подальше, ибоне хотел попасть в свалку, и каково же было его изумление при виде огромной,многосотенной толпы, запрудившей всю улицу перед моргом — все это напоминало быдостопамятную раздачу милостыни у здания газеты «Секуло», если бы не такоеколичество женщин в ярко-алых блузках, юбках, шалях и юношей в костюмах того жекричащего цвета, который можно было бы расценить как единственный в своем родетраур — в том случае, если это были друзья покойного — или высокомерный вызов —если они были его врагами, так что все это больше смахивает на карнавальноешествие; пара одров, украшенных траурными плюмажами, покрытых траурнымипопонами, повлекла катафалк, и по обе стороны от него шагали полицейские — ктобы мог подумать, что Мечеть будут хоронить с почетным караулом, какая ирониясудьбы! — с одного боку пистолет в расстегнутой кобуре, с другой —побрякивающая о камни сабля, а вокруг слышатся рыдания, всхлипывания, стенания,вздохи, испускаемые и теми, кто оделся в красное, и теми, кто облачился вчерное, одни оплакивают покойника, другие — арестованного, и много людей босыхи оборванных, то есть босяков и оборванцев, но попадаются и расфуфыренные дамыв трауре, обвешанные золотом, их, недоверчиво оглядываясь по сторонам, ведутпод руку сизовыбритые мужья в черных лакированных башмаках, однако и друзейусопшего, и недругов его, помимо особой, нагло-развалистой походочки, объединяеткакая-то свирепая веселость, которая пробивается из-под искренней или напускнойскорби: идет племя разномастных отщепенцев — проститутки, ворье да жулье,щипачи и барыги, и когда батальон этого сброда церемониальным маршем проходитпо городу, из открытых окон, поеживаясь, взирают жители на обитателей ДвораЧудес: как знать, нет ли среди них такого, кто завтра вломится в дом: Смотри,смотри, мамочка, кричат дети, но для детей, как известно, вce — развлечение.Рикардо Рейс довел кортеж до Площади Королевы и там остановился, поскольку уженесколько раз перехватывал брошенные украдкой взоры — интересно, что это заэлегантный господин? — что ж, это женское любопытство, вполне естественное длятех, кто но профессиональной необходимости обязан разбираться в мужчинах. Ипохоронная процессия скрылась за углом, направляясь, без сомнения, в сторонуАлто-де-Сан-Жоан, если, конечно, пройдя еще немного вперед, не свернет налево,на дорогу, ведущую к Бенфике, и ясно, что кладбище Празерес останется в другойстороне: а жаль, прекрасное было бы доказательство того, что перед смертью всеравны, и жулик Антонио-Мечеть присоединился бы к поэту Фернандо Пессоа,любопытно, какие беседы вели бы они под сенью кипарисов, поглядывая тихимивечерами, как входят в гавань корабли, и объясняя друг другу, как надорасставлять слова, чтобы провернулась афера, написалось стихотворение. Заужином, наливая Рикардо Рейсу суп, объяснил галисиец Рамон, что ярко-красныйцвет — отнюдь не знак траура и уж тем более — не признак неуважения к покойнику:по обычаям Мавританского квартала, так принято одеваться по особым случаямвроде рождения, бракосочетания, похорон или когда устраивается шествие, а давноли этот обычай возник, он сказать затрудняется, давно, наверно, еще до того,как он перебрался в Лиссабон из Галисии, а вот не обратил ли сеньор докторвнимания — должна была там быть женщина, видная такая, фигуристая, рослая,черноглазая, хорошо одета, в мериносовой шали. Да там их столько было, дружок,что глаза разбегались, а кто она такая? Это полюбовница Мечети, певица. Нет,Рамон, если и была, то я ее не заметил. Какая женщина, сеньор доктор, все отдай— и мало, а голос какой, вот хотелось бы знать, кто теперь ее приберет к рукам.Да уж не я, Рамон, и, боюсь, не ты. Ох, мне бы такую, но, как говорится, видитоко, да зуб неймет, на нее много денег надо, ох, много, само собой разумеется,что беседа эта — из разряда тех, которые называются «языки почесать», ну, надоже о чем-то говорить за ужином: Да, дружище Рамон, и все-таки почему они вырядилисьв красное? Я так полагаю, сеньор доктор, это стародавний обычай, должно быть,еще от мавров идет, дьявольские одеяния, добрые христиане себе такого бы непозволили, и Рамон отходит к соседнему столу обслужить посетителя, а вернувшисьи подавая очередное блюдо, просит, чтобы сеньор доктор объяснил ему — сейчасили потом, когда время выберет — смысл приходящих из Испании известий насчеттамошних выборов и кто, по его мнению, их выиграет: Я потому интересуюсь, что уменя родня в Галисии, я-то, можно считать, в порядке, а кое-кто еще остался вродных краях, хоть много народу уехало. В Португалию? По всему мируразъехались, — это, конечно, так говорится, «по всему миру», но куда только незанесло моих братьев, кумовьев, племянников: и на Кубу, и в Бразилию, и вАргентину, крестник вон даже в Чили. Рикардо Рейс сообщил официанту всесведения, почерпнутые по этому поводу из газет, прибавив, что, по общемумнению, победят правые и что Хиль Роблес заявил: А ты, кстати, знаешь, ктотакой Хиль Роблес? Слыхал. Так вот, Хиль Роблес заявил, что, придя к власти,покончит с марксизмом и с классовой борьбой и установит социальнуюсправедливость, а известно ли тебе, Рамон, что такое «марксизм»? Нет, сеньордоктор. А «классовая борьба»? Понятия не имею. А о «социальной справедливости»слышал? Бог миловал. Ну и ладно, через несколько дней узнаем, кто выигралвыборы, глядишь, все останется по-прежнему. Голому разбой не страшен, так мойдед говорил. Твой дед, Рамон, был совершенно прав, твой дед, Рамон, был мудр.