Победа тем не менее досталась левым. Еще на следующий деньгазеты оповестили свет о том, что, судя по первым впечатлениям, правые одержаливерх в семнадцати провинциях, но при окончательном подсчете голосов выяснилось,что число левых депутатов превышает число правых и центристов вместе взятых. Нето что поползли, а просто поскакали слухи о готовящемся военном перевороте,куда вовлечены генералы Годед и Франко, однако слухи были опровергнуты, ипрезидент Алькала Самора поручил Асанье сформировать кабинет, так что посмотрим,Рамон, что из этого выйдет и пойдет ли это на пользу твоей Галисии. А здесь, наэтих улицах, то и дело видишь хмурые лица, кто озабочен по-настоящему, а кто иприкидывается огорченным итогами голосования, но что, если не радость, означаетэтот блеск в глазах? — но понятие «здесь» не обозначает даже Лиссабона, неговоря уж о всей стране, и откуда нам знать, что там происходит; «здесь» — этовсего лишь тридцать улиц между Каиш-до-Содре и Сан-Педро-де-Алкантара, междуплощадью Россио и Кальярис, «здесь» — это город в городе, окруженный невидимымистенами, которые охраняют его от невидимой осады, город, где вперемежку живутосажденные и осаждающие, и они считают друг друга другими, чужими,посторонними, и глядят друг на друга недоверчиво: одни взвешивают свою власть ихотят еще, другие рассчитывают свои силы и находят, что их недостаточно, иодному Богу известно, какую болячку надует нам из Испании этот ветер. Коммунизмне за горами, объяснил Фернандо Пессоа и добавил так, что это можно было счестьиронией: Вам не везет, милейший Рейс, вы удрали из Бразилии, чтобы уж до концажизни ничто не омрачало ваше спокойствие, а в соседней, можно сказать, квартире— большой переполох, смотрите, как бы в один прекрасный день не высадили дверии в ваше жилище. Сколько раз вам повторять, что я вернулся из Бразилии из-за иради вас. И все-таки не убедили. Да я и не стремлюсь вас убедить, а толькопрошу мнение свое держать при себе. Не сердитесь. Я жил в Бразилии, теперьнахожусь в Португалии, где-то ведь мне надо жить, у вас при жизни хватало умапонимать и более сложные вещи. В том-то и драма, дражайший Рейс, что где-тонадо жить и понимать, что не существует места, которое не было бы местом,поскольку жизнь не может быть ничем иным, кроме жизни. Ну, наконец-то, узнаювас. А если бы я и остался неузнанным — что мне до этого? Горшая из бед — то,что человек не может увидеть самого себя на горизонте, хотя, окажись он там,испытал бы страшное разочарование, ибо есть у горизонта одна неприятнаяособенность — он удаляется по мере нашего к нему приближения. Ну да, мыплаванье свершим на корабле. На борт которого мы нс взойдем по сходням. Если ужмы поддались сентиментальной слабости и взялись наперебой цитировать Алваро деКампоса, который когда-нибудь обретет вполне заслуженную славу, утешьтесь вобъятиях своей Лидии, если еще длится эта ваша любовь, и учтите, что мне итакой не досталось. Покойной ночи, Фернандо. Покойной ночи, Рикардо, скорокарнавал, развлекайтесь и в ближайшие дни на меня не рассчитывайте. Этотразговор имел место в маленьком — столиков на шесть — невысокого пошиба кафе,никто из посетителей которого не знал их. Поднявшийся было Фернандо Пeccoaснова сел: Знаете, мне пришло в голову, что на карнавал вам стоило бынарядиться укротителем — лакированные сапоги, рейтузы в обтяжку, красныйдоломан с бранденбурами. Красный? Красный, это самый подходящий цвет, а яоденусь смертью — черный балахон с намалеванными на нем костями; вы будетехлопать бичом, я — пугать старух: Я за тобой, ну-ка, идем! — и щупать девиц, ина бале-маскараде нам с вами обеспечен первый приз. Никогда не танцевал набалах. Не танцевали и не надо — надо лишь, чтобы люди слышали, как щелкаеткнут, и видели кости. Года наши уже не те для подобных развлечений. Говорите засебя, у меня больше возраста нет, и, сделав это заявление, Фернандо Пессоавстает и выходит на улицу, под дождь, и стоящий за стойкой говорит сидящему застоликом: Куда же это ваш друг пошел — вымокнет ведь, ни плаща у него, низонтика. Ничего, он привык, ему даже нравится.

Рикардо Рейс, вернувшись в отель, сразу же ощутил ватмосфере некое лихорадочное оживление, словно ополоумели все пчелы улья сего,а поскольку совесть его была нечиста, то сразу подумал: Все открылось. Он ведьв глубине души романтик, он полагает, что в тот день, когда станет известно обинтрижке с Лидией, его со скандалом выселят из «Брагансы», и потому постояннопребывает в этом страхе, если это, конечно, страх, а не вялое желание, чтобыименно так все и произошло: вот какое возникает противоречие, неожиданное для человека,заявляющего о своей отъединенности от мира и вместе с тем желающего, чтобы этотмир на него навалился при первом подозрении, что история всплыла и обсуждаетсяпод хихиканье втихомолку, и, разумеется, достоянием гласности она сталаблагодаря Пименте, который недомолвками ограничиваться не станет. В блаженномневедении пребывают виновные, и еще ничего не знает Сальвадор, и ещенеизвестно, каков будет его приговор, когда завистливый доносчик, неважно,мужчина или женщина, явится к нему и скажет: Что же это за срам такой, сеньорСальвадор! — и хорошо, если управляющий, следуя давнему примеру и оправдываяданное ему при крещении имя[24], которое иногда способно подвигнуть своегоносителя на благородные душевные движения, ответит: Кто из вас без греха, пустьпервым бросит в них камень. В ту минуту, когда объятый внутренним трепетомРикардо Рейс подходит к стойке, Сальвадор что-то кричит в телефон, но тут жевыясняется, что повышенный тон разговора вызван всего лишь отвратительнойслышимостью: Ей-Богу, он будто на Луне, алло, алло, да, сеньор Сампайо, мненужно знать, когда вы прибудете, да! да! да, вот теперь немного лучше, дело втом, что у нас неожиданный наплыв постояльцев, почему? из-за испанских событий,да-да, из Испании, очень много народу приехало оттуда, сегодня? двадцатьшестого? понял, после карнавала, очень хорошо, зарезервируем вам два номера,что вы, сеньор доктор, как вы могли подумать, вы наш — постоянный клиент,прежде всего мы обязаны заботиться об интересах наших друзей, три года — это нетри дня, поклон сеньорите Марсенде, да, сеньор доктор, вот тут рядом со мнойдоктор Рейс, он вам тоже кланяется, и это чистая правда: Рикардо Рейс знаками исловами, которые можно прочесть по губам, но не услышать, в самом деле шлетдоктору Сампайо и дочери его сердечный привет и делает это по двум причинам:при других обстоятельствах первой и главной стало бы его стремление напомнить осебе Марсенде, пусть и через посредство третьего лица, но в данном случае, онстремится прежде всего и всего лишь подружиться с Сальвадором,продемонстрировать, что считает его ровней себе, и таким образом лишить еговластных полномочий: это противоречие только кажется неразрешимым и вопиющим,поскольку не сводятся отношения между людьми к сложению или вычитанию — о, сколькораз казалось нам, что мы приобрели что-то, а на деле оставались в убытке,сколько раз прикидывали мы потери и протори, а оказывались с прибылью, и пахлотут уже не суммой, а произведением. Сальвадор торжествующе, благо ему удалосьпровести с городом Коимброй разговор своевременный и окончательный, повесилтрубку и теперь отвечает на «Что стряслось?» Рикардо Рейса: Как снег на голову,нагрянули три испанских семейства, два из Мадрида, одно из Касереса, беженцы.Что? Ну да, убежали от коммунистов — те ведь победили на выборах. Некоммунисты, а левые. Какая разница? Неужели и вправду — беженцы? Даже в газетахбыло. Не заметил. Но с этой минуты не заметить было уже невозможно. Из-задверей доносится испанская речь, можно даже не напрягать слух, звучный язык Сервантесаничем не заглушишь, в иные времена не было на всей планете места, где бы неговорили по-испански, нам такого добиться никогда не удавалось. За ужином сталовидно и очевидно, что беженцы — люди состоятельные, о чем можно было судить ипо одежде, и по изобилию выставленных напоказ у мужчин и у женщиндрагоценностей — колец, перстней, запонок, галстучных булавок, заколок,браслетов, цепочек, кулонов, серег, брошек, колье, ожерелий, брелков — вкоторых золото и брильянты сверкали вперемежку с изумрудами, рубинами,сапфирами, бирюзой, и по тому, как громко новоприбывшие перекликались со столана стол, словно бахвалясь триумфом своего несчастья — право, не уверен, есть лисмысл соединять в одной фразе столь противоречащие друг другу слова. Но другихРикардо Рейс не находит, не знает, как еще определить странную смесь властностии плаксивой мстительности, звучавшую в том, как произносили они: Los rojos[25], кривя губы, точно это брань, и ресторан в отеле «Браганса» вдруг сделалсяпохож на театральную сцену — того и гляди, появится на ней изящныйкальдероновский Кларин и скажет: Escondido, desde aquí toda la fiesta hedе ver, и понимать это следует так, что испанский праздник откроется ему изПортугалии, pues уа la muerte по mе hallará, dos higas para la muerte[26]. A официанты — Рамон, Фелипе и еще третий, ну, тот, впрочем, португалец изГуарды — носятся по залу особенно проворно и заметно волнуются, они всякое вжизни видали и не в первый раз обслуживают соотечественников, но не в такомколичестве и не по таким причинам попавших в Лиссабон, однако не замечают, покаеще не заметили — а вот со стороны это отлично видно, — что многочленныесемейства из Мадрида и Касереса держатся с ними отнюдь не как с земляками, вчьи братские объятия бросила их злосчастная судьбина, и произносят «галисийцы»так же, как и «красные», если только вместо ненависти поставить презрение.Рамон, впрочем, перехватив брошенный на него злобный взгляд в сопровождениибранного шипения, что-то уже почувствовал, раз, подавая блюдо Рикардо Рейсу, несумел сдержаться: Могли бы и в номерах оставить свои цацки, никто их не тронет,«Браганса» — почтенное заведение, и, произнося эту сентенцию, не знает Рамон —не то бы переменил бы свое мнение насчет отеля, — что горничная Лидия шастаетпо ночам в двести первый номер. И все же будем справедливы — ну, хотя бы когдамы можем себе позволить такую роскошь — к этим людям, которые в страхеприбежали к нам, собрав драгоценности, сняв деньги с банковских счетов,прихватив, словом, все, что было возможно при столь поспешном отъезде,признаем, что чем-то и на что-то же им нужно жить: окажись они здесь с пустымируками, разве тот же Рамон, движимый милосердием, дал бы им хоть медный грошик,ссудил бы хоть пятак, да и с какой стати ему это делать, об этом ни слова нет взаповедях Христова учения, а если в вопросах давания и одалживания еще как-томожно руководствоваться призывом «Возлюби ближнего, как самого себя», признаемвсе же, что не хватило двух тысячелетий для того, чтобы Рамон возлюбил ближнихсвоих из Мадрида и Касереса, хоть и утверждает автор «Заговора», будто мывыбрались на верный путь, на столбовую дорогу, и ныне труд идет по ней об рукус капиталом, и, вероятно, сойдясь на братский ужин в термах Эсторила, определятнаши прокуроры и депутаты, кто же должен будет дорогу эту мостить.