Мистер Саттертуэйт чуть не подпрыгнул на месте.Неудивительно, что голос показался ему знакомым. Тысячи зрителей по всей Англиитрепетали при звуке этого удивительного, божественного голоса. Розина Нанн!Самая эмоциональная актриса Англии! Мистер Саттертуэйт тоже находился под еенеотразимым обаянием. Никто не умел так играть, как она, раскрывать всетончайшие нюансы. Он всегда считал ее интеллектуальной актрисой, способнойпонять и глубоко прочувствовать каждую роль.

То, что он не узнал ее с первого взгляда, было вполнепростительно. Розина Нанн отличалась непостоянством вкусов. Свои первыедвадцать пять лет она прожила блондинкой. Из поездки по Штатам вернулась слоконами цвета воронова крыла и серьезно занялась трагедией. По всейвероятности, амплуа «великосветской дамы» было ее последним капризом.

— А вот, знакомьтесь, мистер Джадд, супруг мисс Нанн, —сказал Вайз, небрежно указывая на лысого.

Насколько мистер Саттертуэйт припоминал, супругов у РозиныНанн перебывало несколько. Этот, стало быть, последний.

Мистер Джадд деловито извлекал какие-то пакеты изпродуктовой корзины.

— Намазать еще, дорогая? — обратился он к жене. — Тот паштетбыл, пожалуй, жидковат, этот как будто погуще — как раз такой, как тебе нравится.

Розина Нанн протянула ему свой круассан, пробормотав:

— По части съестного Генри у меня просто чудодей! Всепродовольственные вопросы я предоставляю ему.

— Всякую тварь надо кормить! — засмеялся мистер Джадд ипохлопал жену по плечу.

— Обращается с ней, как с собакой, — сокрушенно шепнулпродюсер на ухо мистеру Саттертуэйту. — Кормит чуть ли не с рук. Все-такистранные существа, женщины!..

Мистер Саттертуэйт с мистером Кином принялись распаковыватьсвои припасы. На столе появились яйца вкрутую, холодная ветчина и швейцарскийсыр. Герцогиня и мисс Нанн негромко вели беседу. Можно было расслышатьотдельные фразы, произносимые глубоким контральто актрисы.

— Нужно взять круассан, развернуть его, чуть-чуть поджарить,понимаете? Потом тонюсенький слой мармелада!.. Потом свернуть — и в духовку. Наминутку, не больше. Получается просто восхитительно!

— Эта женщина живет, чтобы есть, — шепнул мистер Вайз. — Исключительноради этого! Ни о чем другом думать она не способна. Помню, когда репетировали«Поездку к морю»[46] — знаете: «И мне там будет так хорошо и спокойно…», — яникак не мог добиться от нее нужного эффекта. Наконец я велел ей думать омятных сливках — она обожает мятные сливки, — и что же? Представьте себе, всевышло как надо! Появился этот ее нездешний мечтательный взгляд, который такберет за душу.

Мистер Саттертуэйт молчал, припоминая. Сидящий напротивТомлинсон откашлялся, решив поучаствовать в разговоре.

— Вы, говорят, производите пьесы, да? Я, признаться, самлюблю иногда подремать на какой-нибудь пьеске. Вот хотя бы «Писака Джим» —помните? Вот то была вещь!

Мистера Вайза передернуло.

— О, Господи! — застонал он.

— …И маленький зубчик чеснока, — внушала мисс Наннгерцогине. — Расскажите своей кухарке. Прелесть!.. Она счастливо вздохнула иобернулась к мужу.

— Где же, в конце концов, икра, Генри? — спросила онакапризно. — Я ее так и не видела!

— Да ты чуть не сидишь на ней, — весело отозвался мистерДжадд. — Ты же сама поставила ее на стул позади себя.

Розина Нанн торопливо водворила икру на стол и лучезарноулыбнулась всей компании.

— Генри у меня просто сокровище! Я такая рассеянная, никогдане помню, куда что кладу.

— Помнишь, как ты однажды засунула свои любимые груши вмешок с банными принадлежностями? — подмигнул Генри. — А потом забыла его вотеле. Да, мне в тот день пришлось попотеть: звонки, телеграммы…

— И, в конце концов, мои груши ко мне вернулись, — мечтательнопроизнесла мисс Нанн. — А вот мой опал…

По лицу ее пронеслась тень невыразимой печали. Уже не раз вприсутствии мистера Кина у мистера Саттертуэйта возникало ощущение, что онсловно бы играет роль в какой-то пьесе. И сейчас это ощущение появилось вновь.Все происходящее казалось ему какой-то фантасмагорией[47], реальным было лишьодно: каждому здесь была отведена определенная роль, а после слов «мой опал»должна последовать его собственная реплика. Он наклонился вперед:

— Ваш опал, мисс Нанн?

— Генри, у нас есть масло?.. Спасибо. Да, мой опал. Его ведьу меня украли, да так и не нашли.

— Расскажите, пожалуйста, — попросил мистер Саттертуэйт.

— Понимаете, я родилась в октябре, и опал должен приноситьмне счастье. Но мне хотелось, чтобы это был не просто опал, а что-нибудьнеобыкновенное! Я долго искала — и наконец мне встретился этот камень. Мнесказали, что это один из самых красивых опалов в мире. Возможно, не самыйкрупный — примерно с двухшиллинговую монетку — но цвет, но блеск!..

Она вздохнула. Мистер Саттертуэйт заметил, что герцогиняпочему-то беспокойно ерзает на стуле, но мисс Нанн уже было не остановить. Онапродолжала, и благодаря неподражаемому богатству ее интонаций рассказ ее звучалкак старинная печальная сага.

— Его украл у меня молодой человек, которого звали АлекДжерард. Он писал пьесы.

— Кстати, весьма недурные, — авторитетно заметил Вайз. — Дачто говорить, я сам однажды полгода держал у себя какую-то его пьесу.

— Вы ее произвели? — осведомился мистер Томлинсон.

— Произвел? — удивился мистер Вайз. — Нет, разумеется! Но,представьте, одно время серьезно об этом подумывал.

— Там была прекрасная роль для меня, — вздохнула мисс Нанн.— Пьеса называлась «Дети Рахили» — хотя собственно героини по имени Рахиль вней не было. Как-то он зашел в театр, чтобы переговорить со мной о роли. Он мнедаже понравился — такой приятный, скромный с виду молодой — человек. Помню, —ее прекрасные глаза подернулись мечтательной дымкой, — он купил мне в буфетемятные сливки… Опал лежал на столике в моей уборной. Молодой человек сказал,что бывал прежде в Австралии и немного разбирается в опалах. Он еще поднес егок свету, чтобы получше рассмотреть. Вот тогда-то он, верно, и сунул его вкарман. Вскоре после его ухода я заметила, что опал исчез. Тут началась такаяшумиха, помните?