– Какой?

– Шоколадку.

– Ну…

Я решила простимулировать ребенка.

– Вот что, Ваняша. Когда вернемся домой, я напишу тебесписок слов, которые говорить нельзя, и, если меня послушаешься, получишь наНовый год железную дорогу. Сам выберешь в магазине, любую.

– Суперски, – взвизгнул мальчик и осекся. – Так можно?

– Пожалуйста, – милостиво кивнула я. Ваня замолчал, потомткнул пальцем в тетку, сидящую напротив.

– Вилка, глянь, у тетки шуба из леопарда. Женщина, одетая вманто из синтетики, улыбнулась.

– Правильно, – ответила я, – это леопард.

– А у той тигр.

– Верно.

– У двери из овечки.

– Точно.

Господи, он что, никогда не молчит? Обрадованный собственнымумом, Ваняшка крутил головой в разные стороны и громко вещал:

– Опять леопард, овечка, кролик…

Люди улыбались. Потом мальчик притих. Я уже обрадовалась,что ему надоело, но тут он вытянул вперед руку и указал не слишком чистымпальцем на даму, на плечах которой красовалось мохнатое пальто ядовито-зеленогоцвета.

– А это из кого?

Чтобы отвязаться, я ответила:

– Понятия не имею.

– А я знаю, – заорал Ваняша, – из кикиморы болотной, из ё…кикиморы!

Народ грохнул, Куприн покраснел, дама, наоборот, посинела ивесьма злобно прошипела:

– Лексикон у вашего сынишки весьма обширен. Впрочем, яблокоот яблоньки…

Но тут поезд подкатил к нужной нам остановке, я вытолкалаВаньку на перрон.

– Глагол ё… говорить нельзя, понял?

– Ё… не глагол, – влез Куприн, – а, на мой взгляд,прилагательное. Я обозлилась.

– Какая разница! Нельзя, и все!

В поликлинике оказалась очередь. Ванька начал сновать междукреслами, задевая подлокотники. Люди вздрагивали. Потом мальчишка придумал инуюзабаву. Он разбегался и с диким визгом скользил по кафельному полу. Издаваяоглушительный звук, Ваняша ухитрялся перекрывать неумолчный вой бормашин ивопли висящего под потолком телевизора. У меня заболела голова. Старуха сраздутой щекой, сидевшая через два стула от Куприна, недовольно поморщилась:

– Зачем ребенка с собой притащили? И так тошно, а тут онмельтешит. Я промолчала.

– Наверное, оставить не с кем, – ответила девушка, стоявшаяу двери в кабинет.

– Один посидит, – ринулась в бой бабка, в силу возрастаненавидящая всех здоровых, веселых и счастливых, – эка беда! Нас родители сгода бросали, и в поле. Так мы и избу убирали, и коров доили, и щи варили! Язамуж выходила – все умела, а нонешние! Тьфу, только ноют: «Баба, купиконфетку». Накось выкуси! У меня-то не было ничего, и тебе не дам!

– Поэтому вы такая злая, – вздохнула девушка, – понятно,комплекс нереализованных желаний!

– Сама ты проститутка! – обиделась ничего не понявшая бабка.– Одела юбку по самую не хочу и стоит, сесть боится!

– Идите вперед меня, – предложила нам девушка, когда изкабинета вышел пациент, – что мальчишку мучить.

Я быстро втащила Куприна внутрь и всунула в кресло. Бледныйдо синевы, муж уставился на аккуратно разложенные никелированные железки истиснул покрепче зубы. Врач, милая женщина лет тридцати пяти, сказала мнеусталым голосом:

– Лучше в коридоре подождите, мужчины при женах всегдакапризничают.

Я пошла к двери, слушая, как она приговаривает:

– Ну, ну, откроем ротик, только посмотрю, вот, видите, рукибез инструментов. Дергаться не надо, вас плотно привязали, мы мужчин всегда ккреслу привязываем, деваться некуда…

В коридоре продолжали ругаться девушка и бабка. Ваньканарезал круги по залу. Его круглая смышленая мордашка была до ушей перемазанашоколадом. Кто-то угостил ребятенка конфетами. Я втиснулась в кресло ипопыталась отключиться. Время тянулось, словно скучный урок, каждая минутапревращалась в час. Наконец дверь приотворилась, и высунулась медсестра.

– Следующий!

– Ты их пропустила, – взвилась бабка, – ступай взад.

– Сама туда иди!

– Проститутка!

– Старая карга, чего сюда заявилась?

– Зубы лечить, – неожиданно мирно ответила старуха.

– Зачем они тебе, злыдня, манную кашу жевать? – хихикнуладевушка и проскользнула в кабинет.

– А где мой муж? – удивилась я. – Он не выходил.

– На топчанчике лежит, – насмешливо пояснила медсестра, – вобморок упал. Ему Нинель Митрофановна укольчик сделала, чтобы зуб вырвать, а они грохнулся после этого! Да не волнуйтесь, у нас мужики частенько чувствлишаются. Слабые они очень, нежные, не то что бабы. Нам аборт без наркоза –тьфу!

Не слушая глупые речи, я отпихнула ее и вбежала в кабинет.

Куприн цвета обезжиренного молока полулежал на кушетке.

– Тебе плохо!!!

– Ужасно, – прошептал муж, потом поднес руку к губам и встрахе воскликнул: – Ой, кровь идет!

– Естественно, – успокоила его докторица, – зуб я все жеуспела удалить.

– Кровь течет, – затравленно повторил муж, вновь устраиваясьна кушетке.

– Потом перестанет.

– Я умру.

– Вы боитесь крови? Кем работаете? – спросила врач.

– Он служит в милиции, – ответила я, – и ничего не боится!

– О господи, – вздохнула медсестра, – вечно одно и то же!Будешь жить!

– Нет, мне очень плохо, – прошептал Олег, – ноги дрожат,руки не слушаются, спина онемела… Отвезите в больницу.

– Лена, дай ему нашатырь, – приказала врач, потомповернулась ко мне. – Уводите супруга.

– Но ему плохо!

– Это от страха. Будет лежать здесь – еще хуже станет, а наулице в себя придет.

Сгибаясь под тяжестью стокилограммового Олега, я выволоклаего в коридор и крикнула: