А тем временем наверху, на причале, шел неспешный разговор.Затаившийся внизу слышал каждое слово. Бывало, Эраст Петрович доводил себя доумильных слез, представляя, какими словами будут вспоминать его, безвременнопогибшего героя, друзья и враги, какие речи будут звучать над разверстоймогилой. Можно сказать, вся юность прошла в этих мечтаниях. Каково же былонегодование молодого человека, когда он услышал, о каких пустяках болтают те,кто почитал себя его убийцами! И ни слова о том, над кем сомкнулись мрачныеводы, — о человеке с умом и сердцем, с благородной душой и высокимиустремлениями!

— Ох, обойдется мне эта прогулочка приступомревматизма, — вздохнул Франц. — Вон как сыростью тянет. Ну чего тутстоять? Пойдем, а?

— Рано.

— Слушай, я ведь с этой беготней без ужина остался. Какдумаешь, дадут нам пожрать или еще какую-нибудь работенку придумают?

— Не нашего ума дело. Как скажут, так и сделаем.

— Хоть бы телятинки холодной перехватить. В животебурчит… Неужто будем с насиженного места срываться? Только прижился, пообвыкся.Зачем? Ведь обошлось все.

— Она знает, зачем. Раз велела, значит, надо.

— Это уж точно. Она не ошибается. Ради нее я что хочешь— папашу бы родного не пожалел. Если б, конечно, он у меня был. Мать родная длянас столько не сделала бы, сколько она сделала.

— Само собой… Все, идем.

Эраст Петрович подождал, пока вдали стихнут шаги, дляверности досчитал еще до трехсот и лишь тогда двинулся к берегу.

Когда он с великим трудом, несколько раз сорвавшись,взобрался на низенький, но почти отвесный парапет набережной, тьма уже начиналатаять, теснимая рассветом. Несостоявшегося утопленника била дрожь, стучализубы, а тут еще икота накатила — видно, наглотался затхлой речной воды. Но житьвсе равно было замечательно. Эраст Петрович окинул любовным взглядом серыйречной простор (на той стороне ласково светились огоньки), умилился добротностиприземистого пакгауза, одобрил мерное покачивание буксиров и баркасов,вытянувшихся вдоль пристани. Безмятежная улыбка озарила мокрое, с мазутнойполосой на лбу лицо восставшего из мертвых. Он сладостно потянулся, да так изамер в этой нелепой позе — от угла пакгауза отделился и быстро-быстропокатился навстречу низенький, проворный силуэт.

— Вот ироды, вот бестии, — причитал силуэт на ходутонким, издалека слышным голоском. — Ведь ничего поручить нельзя, за всемдогляд нужен. Куда вы все без Пыжова, куда? Пропадете, как щенята слепые,пропадете.

Охваченный праведным гневом, Фандорин рванулся вперед.Похоже, изменник воображал, что его сатанинское отступничество осталосьнераскрытым.

Однако в руке губернского секретаря сверкнуло нехорошимблеском что-то металлическое, и Эраст Петрович сначала остановился, а потом ипопятился.

— Это вы правильно, клубничный мой, рассудили, —одобрил Пыжов, и стало видно, какая упругая, кошачья у него походка. — Выразумный отрок, я сразу определил. Это ведь что у меня, знаете? — Онпомахал своей железякой, и Фандорин разглядел двуствольный пистолет необычайнобольшого калибра. — Жуткая штука. На здешнем разбойном жаргоне «смэшер»называется. Вот сюда, изволите ли видеть, две разрывные пульки вставляются — тесамые, что Санкт-Петербургской конвенцией 68-го года запрещены. Да ведьпреступники, Эрастушка, злодеи. Что им человеколюбивая конвенция! А пулькаразрывная, как в мягкое попадет, вся так лепесточками и раскрывается. Мясо,косточки, жилки всякие в сплошной фарш преображает. Вы уж, ласковый мой,полегонечку, не дергайтесь, а то я с перепугу выпалю, а потом не прощу себетакого зверства, каяться буду. Очень уж больно, если в живот попадет или ещекуда-нибудь в той области.

Икнув, но уже не от холода, а от страха, Фандорин крикнул:

— Искариот! Продал отчизну за тридцатьсеребряников! — И снова попятился от зловещего дула.

— Как изрек великий Державин, непостоянство — долясмертных. Да и зря вы меня обижаете, дружочек. Не на тридцать сиклей япольстился, а на сумму гораздо более серьезную, аккуратнейшим образом вшвейцарский банк переводимую — на старость, чтоб под забором не околеть. Авас-то, дурашку, куда занесло? На кого тявкать вздумали? В камень стрелять,только стрелы терять. Это ж силища, пирамида Хеопсова. Лбом не сковырнешь.

Эраст Петрович между тем допятился до самой кромкинабережной и был вынужден остановиться, чувствуя, как низенький окаем уперсяему в лодыжку. Этого-то Пыжов, судя по всему, и добивался.

— Вот и хорошо, вот и славно, — пропел он,останавливаясь в десяти шагах от своей жертвы. — А то легко ли мне такогоупитанного юношу до воды потом волочь. Вы, яхонтовый мой, не тревожьтесь, Пыжовсвое дело знает. Хлоп — и готово. Вместо красна личика — красна кашица. Если ивыловят — не опознают. А душа сразу к ангелам воспарит. Не успела она ещенагрешить, душа-то юная.

С этими словами он поднял свое орудие, прищурил левый глаз иаппетитно улыбнулся. Стрелять не спешил, видно, наслаждался моментом. Фандоринбросил отчаянный взгляд на пустынный берег, тускло освещенный рассветом.Никого, ни единого человека. Это уж точно был конец. Возле пакгауза вроде бывозникло какое-то шевеление, но рассмотреть толком не хватило времени — грянулужасно громкий, громче самого громкого грома выстрел, и Эраст Петрович,качнувшись назад, с истошным воплем рухнул в реку, из которой несколько минутназад с таким трудом выбрался.

Однако сознание не покинуло застреленного, да и болипочему-то совсем не было. Ничего не понимая, Эраст Петрович замолотил руками поводе. Что такое? Жив он или убит? Если убит, то почему так мокро?

Над бордюром набережной возникла голова Зурова. Фандоринничуть не удивился: во-первых, его в данный момент вообще трудно было бы чем-тоудивить, а во-вторых, на том свете (если это, конечно, он) могло произойти и нетакое.

— Эразм! Ты живой? Я тебя задел? — с надрывомвскричала голова Зурова. — Давай руку.

Эраст Петрович высунул из воды десницу и был единым мощнымрывком выволочен на твердь. Первое, что он увидел, встав на ноги, —маленькую фигурку, что лежала ничком, вытянув вперед руку с увесистымпистолетом. Сквозь жидкие пегие волосенки на затылке чернела дыра, снизурастекалась темная лужица.

— Ты ранен? — озабоченно спросил Зуров, вертя иощупывая мокрого Эраста Петровича. — Не понимаю, как это моглоприключиться. Просто revolution dans la balistique.[30] Да нет,не может быть.