– Я должен был знать, что рано или поздно это случится.Должен был заметить признаки приближающихся перемен. Мы с Клодией были такблизки, я так сильно любил ее; просыпался на закате рядом с ней, только она исмерть делили мое одиночество. Но я жил тогда в постоянном страхе; мнеказалось, что мы ходим по краю огромной черной пропасти, стоит сделать одинневерный шаг, стоит только задуматься, забыться – и разверзнется страшнаябездна; и действительный мир исчезал перед моими глазами, землярасступалась, черная трещина пересекала Рю-Рояль, дома рассыпались в пыль ипрах; или хуже – город становился прозрачным, неживым, как театральный занавесиз тонкого шелка… Но я отвлекся, простите. О чем же я говорил? Ах да, я незаметил в Клодии этих тревожных перемен, не хотел ничего замечать, отчаянноцеплялся за счастье, которое она дарила мне каждую минуту.

А перемены были. Она невзлюбила Лестата и часамиразглядывала его с холодным вниманием. Часто она не отвечала на его вопросы, иневозможно было понять – то ли она просто не расслышала, то ли вообще не желаетразговаривать с ним. Он принимал это как оскорбление, и хрупкий мир в нашемдоме стал рушиться. Лестат не требовал любви, но не мог смириться с тем, чтоего присутствие игнорируют. Однажды он набросился на нее и хотел отшлепать. Явынужден был противостоять ему впервые за долгие годы, впервые с тех пор, какона поселилась с нами.

«Она больше не ребенок, – шептал я ему. – Онастала женщиной, хотя я не знаю, как это объяснить».

Я уговаривал его не принимать это близко к сердцу, и он спритворным презрением в свою очередь перестал ее замечать. Но однажды он пришелко мне не на шутку встревоженный: она шла за ним по пятам, хотя отказалась идтина промысел вместе.

«Что с ней творится?» – возмущенно обращался он ко мне,будто это я произвел ее на свет и должен все про нее знать.

Однажды вечером пропали наши лучшие служанки – мать и дочь.Кучер, посланный к ним домой, вернулся с известием, что их нигде не нашли.Вскоре раздался стук в парадную дверь: на пороге стоял отец семейства. Увидевменя, он отступил назад. Он смотрел на меня с мрачным подозрением. Все смертныерано или поздно начинали так на нас смотреть, и этот взгляд не сулил им ничего,кроме смерти. Так бледность предвещает скорый конец больному лихорадкой. Япостарался объяснить ему, что здесь их нет – ни той, ни другой, – что мысами собираемся начать поиски.

«Это ее работа! – злобно прошипел Лестат, когда,выпроводив гостя, я запер ворота. – Она что-то сделала с ними, она всехнас подставила. Я заставлю ее все рассказать!»

Он повернулся и, тяжело ступая, пошел по лестнице в дом. Язнал, что Клодия ушла, незаметно выскользнув на улицу, когда я стоял у ворот. Изнал кое-что еще: слабый запах гниения доносился из заколоченной кухни надругом конце двора, и я догадывался, что это значит. Могильный смрад тяжелойструей примешивался к аромату жимолости. Услышав шаги Лестата, ужеспускавшегося вниз, я подошел к низенькой кирпичной постройке и взялся заполусгнившую дверь. Здесь никогда не готовили еду, никто не входил сюда, ижимолость облепила стены. Кухня напомнила мне старый каменный склеп. Дверьлегко поддалась, гвозди рассыпались в ржавую пыль; мы вошли в смрадную темноту.Я услышал сдавленный всхлип Лестата. Они лежали на полу – мать и дочь. Головадочери покоилась на материнской груди, мать обнимала ее за плечи. Вокруг кишеличерви. Навстречу нам поднялась туча москитов, и я отогнал их в судорожномотвращении. Муравьи ползали по закрытым глазам и губам трупов, влажные следыулиток серебрились в лунном свете, как русла маленьких рек.

«Черт ее возьми!» – выругался Лестат. Я крепко схватил егоза руку и не отпускал.

«Что ты собираешься с ней сделать? – спросил я. –Что ты можешь с ней сделать? Она давно уже не ребенок и не станетбеспрекословно нам подчиняться. Мы должны объяснить ей, научить ее, как себявести».

«Она все прекрасно знает сама! – Он отступил назад,отряхивая плащ. – Ничуть не хуже нас с тобой! Все эти годы она понимала,чем можно рисковать, а чем нельзя! Я не позволю ей заниматься подобными вещамибез моего разрешения! Не потерплю этого!»

«Ты что, считаешь себя нашим мэтром? Разве ты учил еепоступать так? Или, может быть, она сотворила это с моего тихого благословения?Сильно сомневаюсь. Она видит себя равной нам, а нас – равными друг другу. Мыдолжны поговорить с ней по-хорошему, научить ее уважать то, что принадлежитнам. И нам самим не помешает этому поучиться».

Мне показалось, что он меня понял, хотя и не подал виду.Повернулся и ушел. В городе он сумел развеяться и возвратился сытый и усталый.Клодии еще не было. Он лег на кушетку и поинтересовался:

«Ты похоронил их?»

«С ними все кончено, – ответил я, стараясь даже недумать о том, что их останки сгорели в кухонной печи. – Но остались ещеотец и брат, с ними надо разобраться», – добавил я с опаской: вдруг онвспылит?

Я хотел поскорее покончить с этим делом и обо всем забыть.Но Лестат сказал, что отца и брата уже нет в живых: сегодня к ним на ужинпожаловала смерть, забрала свое и помолилась за упокой их душ.

«Вино, – проворчал он и провел пальцами погубам. – Они были пьяные. По дороге домой я выстукивал тростью по оградамзабавную мелодию. – Он рассмеялся. – Но я не люблю вина. У меня отнего голова кружится. А у тебя?»

Он посмотрел на меня, и я вынужден был улыбнуться в ответ,чтобы не испортить ему настроение. Вино развеселило его, он смотрел на меняспокойно и добродушно. Я наклонился и прошептал:

«Я слышу шаги Клодии. Будь с ней помягче, все уже позади».

Отворилась дверь, и она вошла. Ленты ее шляпки развязались,маленькие ботинки облепила грязь. Я настороженно следил за ними – Лестат лежали ухмылялся, она, казалось, его не замечала. Клодия прижимала к груди букетбелых хризантем, такой огромный, что рядом с ним казалась совсем маленькой. Онатряхнула головой, шляпка упала на ковер; золотистые волосы рассыпались, в нихзапутались белые перья хризантем.

«Завтра День всех святых, – сказала она мне. – Тыпомнишь?»

«Да, конечно», – ответил я.

В этот день все набожные жители Нового Орлеана отправлялисьна кладбища приводить в порядок могилы любимых и близких. Они белилиоштукатуренные стены склепов, обновляли надписи на могильных плитах, осыпалинадгробия цветами. Как раз неподалеку от нашего дома было кладбище Сент-Луи.Там хоронили самых знатных людей Луизианы, там лежал и мой брат. Возле могилстояли маленькие чугунные скамейки, чтобы можно было посидеть и поговорить об ушедшихблизких, встретиться с другими семьями. Это был большой праздник. Праздниксмерти – на взгляд досужего чужестранца, а на самом деле – торжество будущейжизни.