809 г. Бо Цзюй-и находился в столице, за год до этого стал придворным советником (цзо-ши-и 左拾遺) и его чиновничья карьера благополучно развивалась.

Источник: Бо Цзюй-и. "Сто стихов цзюэ-цзюй", 2017, стр. 31

Перевод: Палецкий Д. Я.

"Четверостишия"

Навестил меня Сяо из свиты наследного принца ("Чу, слышу: посредь дня затих повозки стук...")

Чу, слышу: посредь дня

 затих повозки стук,

Кто это вдруг меня

 надумал навестить?

Со службы, Сяо ―

 гость и добрый друг:

До выпивки охоч,

 и чай не прочь попить.

Примечания переводчика

За годы службы при императорском дворце Бо Цзюйи сделал блестящую чиновничью карьеру, начав с низшей ступени. В Восточной столице (Лояне) Бо Цзюйи предоставили усадьбу с садом, бамбуковыми зарослями, прудом, ручьём и несколькими постройками. Неудивительно, что в усадьбе его часто посещали сослуживцы и собутыльники ― в том числе из т.н. Левого и Правого Весенних дворов, подчинённых наследнику престола, где в 824-825 гг. служил и сам Бо Цзюйи в должности шуцзы 庶子 (ментора принцев из императорской фамилии).

Источник: Публикуется впервые

Перевод: Перелешин В.Ф.

"Поэмы"

Песня мандолины ("Я с гостем ночью выехал до берега речного...")

Я с гостем ночью выехал до берега речного,

Где осень в кленах плачется, звенит меж камышей.

Сошел хозяин с лошади, гость в лодке медлит снова,

Но пить вино без музыки — не вдвое ли грустней?

Вино ли нас обрадует в печальный час разлуки?

Луна вот-вот утопится в безбрежности речной.

Вдруг, мандолины жалобной вдали заслыша звуки,

Гость позабыл о странствии, я — о пути домой.

Откуда эта музыка? — в пространство мы кричали,

Но замолкала музыка, не смела отвечать...

Мы выплыли на поиски, мы громко обещали

Вино поставить доброе и снова пировать.

Кричали мы настойчиво, и женщина пред нами

Предстала, мандолиною лицо полузакрыв,

И, плектром струны пробуя, легчайшими перстами

Едва-едва наметила задумчивый мотив.

О жизни неудавшейся звучали нам рассказом

И каждая струна у ней, и каждый переход.

Нахмурилась, потупилась — и всё хотела разом

Всю боль из сердца выплеснуть, что там давно живет.

Вот, мандолину с нежностью погладив, повернула,

И "Платье Пестрой Радуги" взлетело на простор:

В большой струне послышался бег дождевого гула,

А в малой — нескончаемый любовный разговор.

И гулом, и беседою та музыка звучала,

И сыпались жемчужины на яшмовый поднос,

А после — словно иволга среди цветов кричала

Или ручей взволнованный стремился под откос.

Вода в ручье холодная, и струны застывают,

И в паузе безмолвствует застывшая струна.

Тоска и к жизни ненависть так тяжелы бывают,

Что нам понятней музыки вещает тишина.

Вдруг — словно оземь грянули серебряною вазой

Или у конных латников зазвякали мечи,

И тотчас песня кончилась четырехструнной фразой,

Как будто бы на жалобе разорванной парчи.

И паруса на западе, и лодки на востоке

Молчали, и осенняя была луна бела,

Когда потом рассказывать про жизни путь жестокий,

Оправив платье, женщина печально начала.

— "Сюда пришла я издали: в местечке Сямолине,

Близ города столичного, моя семья жила.

В тринадцать лет постигла я игру на мандолине

И первой куртизанкою я скоро прослыла.

О, я была красавицей — бесились ученицы,

Учитель восхвалял меня, гордясь моей игрой,

Когда за эти песенки мне юноши столицы

Несли кусками красные шелка наперебой.

Серебряные гребни я без жалости ломала,

Пятнала платья тонкие изысканным вином.

Так год прошел, и год еще, и так прошло не мало

Осенних лун, весенних бурь в бездействии пустом.

В солдаты младший брат идет, а тетка умирает;

Как дни, как ночи краткие, ушла краса лица.

Всё реже кони пышные к воротам подъезжают,

И вышла замуж, старая, я просто за купца.

Купцу важны лишь прибыли, к разлукам он приучен:

Уж месяц, как уехал он, чтоб закупить чаи.

А женщине безлюдный порт невыносимо скучен:

Луна, и отраженные чужие корабли!" —

Глубокой ночью женщина себе приснилась юной

И безутешно плакала у крашеных перил.

Я, мандолину слушая, вздыхал, как эти струны,

А внемля скорбной повести, и вовсе загрустил.

Две жертвы одинокие печальных приключений,

Мы на мгновенье встретились — зачем и почему?

Уж год живу изгнанником я в жалком Циньянчэне,

Больной от одиночества, ненужный никому.

Циньян — местечко бедное, и вот уж больше года

Я здесь живу без музыки, и грусть меня томит.

Мой дом стоит во впадине, где влажно, и у входа

Камыш растет, и дикая трава вокруг шумит.

Что слышу я до вечера от самого рассвета?

Кукушки вскрики резкие, да стоны обезьян.

Луна ли сердце радует, цветы ль весны и лета,

Я должен в одиночестве свой осушать стакан.

Здесь есть и песни горные, и сельские свирели,

Но к визгу и пиликанью я безучастно-глух.

Лишь вашей мандолиною сегодня вы сумели,

Как добрая волшебница, мой осчастливить слух.

Не уходите, сядьте же! и мне сыграйте снова,

И "Песню Мандолины" я придумаю для вас!

Она была растрогана приветливостью слова,

Волнующая музыка вторично раздалась.

Вновь зазвучала музыка, печальная до боли, —

Обоих нас растрогала чудесная игра.

Мы слушали и плакали. Я плакал о неволе:

Вся грудь рубашки шелковой от слез была мокра.

Примечания

В "Сборнике трехсот Танских стихотворений" тексту "Песни мандолины" предшествует введение, вероятно,