Сент-Джон не видел ее всю прошедшую неделю: она взяла короткий отпуск в цирке, чтобы навестить какую-то свою занедужившую родственницу.

Учитывая, что говорил про нее Эллиот – что у нее нет семьи, – внезапное появление Джозефины казалось подозрительным. Уингейт отправил человека проследить, куда она отправится, но тот ее потерял. Стонтон и не помнил, когда в последний раз видел своего друга таким взбешенным.

Хоть герцог и репетировал с ней раза четыре или пять, ее странный внешний вид не бросался в глаза. Во время репетиций свет приглушался, а на выступления она надевала маску, скрывавшую большую часть лица. Открытые подбородок и рот прятались под толстым слоем грима, как и у всех артистов Фарнема.

Глядя на нее теперь, в ярко освещенной гримерной, он видел, что она практически бесцветная. У самого Стонтона волосы были пепельными, а у нее – белыми. Такой цвет волос часто бывает у детей, но редко сохраняется до зрелого возраста.

Глаза у нее были бледно-серыми, без малейшего намека на голубой или зеленый, цветом напоминали опал.

Когда она встала, он увидел, что на ней практичное шерстяное серое платье, в каких предпочитали работать цирковые женщины. Она была на несколько дюймов ниже Марианны, фигура девичья, изящная, хотя на вид ей лет двадцать восемь.

– Когда ты вернулась? – спросила Марианна все еще напряженным голосом, но уже без ярости.

– Несколько часов назад, – хрипло, с едва уловимым акцентом, видимо, оставшимся с детства, проведенного в Йоркшире, ответила Джо.

– Как твоя кузина? Ей…

– Лучше.

Жутковатый взгляд Блейд переместился с Марианны на Стонтона.

«Переместился» – идеальное слово. Никаких внезапных движений, рывков, только плавное перемещение.

Она слегка склонила голову набок и посмотрела на герцога снизу вверх.

– Привет… Син.

Что-то в том, как она смотрела на него – странно, понимающе, – заставило его покраснеть. Он кивнул в ответ.

– Добрый вечер, мисс Браун.

– Можешь называть меня Блейд. – Губы ее дернулись, но в улыбку не сложились. – Все так называют.

– Никто не имеет в виду ничего плохого, – торопливо вмешалась Марианна. – Я могу попросить всех перестать, если ты…

– О, я не против, – снисходительно протянула Джо.

В маленькой комнатке опять повисло неловкое молчание.

Стонтон уже собрался уходить, как Марианна вдруг спросила:

– А где Ангус?

– У него небольшой насморк, поэтому я оставила его дома.

Стонтон в первый раз в жизни слышал, что у птиц бывает насморк.

Блейд склонила голову набок, не отводя от герцога пугающего взгляда.

– Ты кажешься мне знакомым.

Она что, шутит?

– Гм. Я репетирую с вами уже несколько недель, – напомнил герцог.

Она негромко рассмеялась.

– Нет, я имею в виду еще до того, как ты пришел сюда работать.

– Не думаю, что мы встречались раньше.

И это была чистая правда: он не забыл бы такую женщину.

Тут его внимание привлекло какое-то движение сбоку – в руках Джо из ниоткуда появился шестидюймовый нож. Сент-Джон точно знал, что секундой раньше его не было, потому что она разглаживала юбку обеими руками.

Ее пальцы были такими же бледными и тонкими, как и она сама, и двигались почти апатично; нож прокатывался по тыльной стороне ее руки, а затем она его перехватывала ладонью, все кругом, и кругом, и кругом.

Все трое стояли неподвижно, как фигуры в саду скульптур, двигался только нож, мелькая и поблескивая.

– Что ж, – сказала наконец Блейд. – Полагаю, мне пора отыскать Барнабаса и сообщить ему, что завтра я смогу работать. Спокойной ночи.

Стонтон и Марианна тоже пожелали ей спокойной ночи.

Когда дверь за ней закрылась, Марианна обмякла, опершись о туалетный столик; склянки на нем забрякали и зазвенели. Девушка выглядела совершенно разбитой, уголки ее обольстительного рта опустились, выражая ненависть к себе. Когда она подняла взгляд на Стонтона, в ее глазах отражался стыд.

Герцог сразу догадался, что она хочет сказать.

– Несмотря на то, как я себя повела, надеюсь, вы не думаете, что я стану вашей шлю…

– Нет.

Ее глаза сверкнули.

– А почему? Я уверена, вы только об этом и думаете.

– Давайте условимся, Марианна. Вы не будете говорить мне, что думаю я, и я отплачу вам той же любезностью, потому что мы оба неизменно ошибаемся.

– Хорошо. И о чем же вы думаете?

– Вообще о многом. Моя первая мысль, хотя она может показаться вам недостойной, – мне жаль, что нам помешали.

Она приоткрыла рот и удивленно взглянула на него.

Не мелочно ли с его стороны наслаждаться таким удивленным выражением ее лица? Возможно.

– Но сразу следом появилась вторая: мне жаль, что я утратил контроль над собой.

Изумленный взгляд очаровательных, широко распахнутых глаз быстро сменился насмешливой ухмылкой, которая совсем ей не шла.

– А, да. Лорд Безупречность в столь неподобающем обществе…

Сент-Джон, прищурившись, внимательно смотрел на нее, и под его взглядом щеки ее медленно, как закатное небо, розовели.

– Я никогда не утверждал, что безупречен, – произнес он негромко. – Как уже говорил, мне не чужды естественные желания. Я действительно стремлюсь обуздывать эти порывы, но был бы лжецом и лицемером, если бы не признался, что счел вас привлекательной едва ли не с первой минуты общения.

К его удивлению, Марианна не выглядела польщенной.

– Вас привлекает во мне только новизна, ваша светлость. Женщина-боксер – это странно и необычно, все равно что говорящая кошка.

В ней была новизна, но в то же время и много чего другого: она образованна, умна, остроумна и добра ко всем, кроме них. А еще он видел, как она щедра к усталым подметальщикам улиц, старым сборщикам тряпья и голодным оборванцам.

Марианна Симпсон – тонкая и сложная натура, несмотря на совсем не женский свой труд. Последнее, что ей требовалось – вернее им требовалось, – чтобы он начал расписывать, как сильно ею теперь восхищается.

Она только что предложила ему оправдание его недавнего безрассудного поступка. И да, он мог бы солгать и согласиться, что именно так ее и воспринимает: как нечто новенькое. Подобное признание только укрепило бы ее невысокое мнение об аристократах в целом и герцогах в частности, но в конечном счете это обернулось бы услугой. Ведь между ними никогда ничего не может быть. По крайней мере ничего такого, что могло бы принести пользу ее репутации или его совести.

И даже если это пойдет ей во благо, он не мог сказать, что согласен с ней. Но и обвинение ее отрицать не стал.

– Я подумал, вы должны знать: завтра я на неделю уезжаю. Джеку я уже сказал.

Она прикрыла глаза, давая понять, что услышала, и отвернулась.

– Хорошо. – Марианна