Женщине было около сорока. Высокая, статная, с красивыми,хоть и грубоватыми чертами лица; темные волосы по старой моде были уложеныдвумя «валиками» по бокам головы. Женщина смеялась, показывая крупные ровныезубы, и чем-то напомнила Макару актрису Нонну Мордюкову.

Голос старика совсем утих, и Илюшин уже собрался выглянуть вприхожую, чтобы проверить, не случилось ли чего, когда Каморкин вернулся. Онизвинился, объяснил, что позвонила хорошая знакомая.

– Да, собственно говоря, ее портрет вы держите вруках, – неожиданно произнес он.

– Кто она? – поинтересовался Илюшин, разглядываясоболиные брови дамы, почти сросшиеся на переносице.

– Трудно поверить, – грустно усмехнулсястарик. – Но сия красавица – Мария Шпунтикова, вдова Гены. До чегозабавной они были парой – и не передать! Генка маленький, лысенький, а супругаего – сами видите, корпулентная дама. Генка все с нами мотался, вечно вразъездах, как и все мы… Маша, смешно сказать, ревновала его! Расспрашиваламеня после каждой поездки. – Каморкин засмеялся, и Макар словно вживуюувидел молодого Михаила Олеговича – невысокого, но представительного, егомаленького приятеля и крупную женщину, сурово выговаривающую что-то имобоим. – А Генка ей письма писал. Отчитывался, значит. Маша поначалучитала письма, а потом рукой махнула: не пиши, говорит, целые простыниприсылаешь, а читать-то и нечего. Она, поди, думала, что Генка начнетотчитываться, куда ходил, с кем пил-разговаривал, а он вместо этого философиюразводил. Эх, хорошей они были парой. Из тех, что до глубокой старости дружнодоживают, хоть и ругаются, как собака с кошкой.

Он снова засмеялся, но, бросив взгляд на снимок, оборвалсмех, глубоко вздохнул, потер виски.

– Вы не будете возражать, если я предложу вамчайку? – спросил он Илюшина.

Макару следовало уходить – через час была назначена встречас Леной Красько, но он согласно кивнул.

– Тогда – минуточку, ровно одну минуточку. Нет-нет,никакой помощи! Не беспокойтесь, я все сделаю сам!

Каморкин уже звенел посудой на кухне, а Илюшин никак не могпонять, почему в голове прочно засела последняя фраза старика. «Небеспокойтесь, я все сделаю… сам!» Илюшин поймал себя на том, что после его словпочувствовал себя… нет, не неловко, но определенно не в своей тарелке.Привыкнув анализировать свои ощущения и докапываться до первопричины, он быстровосстановил в памяти предыдущие визиты к Каморкину. «Ничего похожего. Значит,дело не в старике».

Внезапно перед глазами Макара возник Бабкин, потерянносидевший в слишком маленьком для него кресле. «Отправляйся к Каморкину, ясоставлю список клиентов клуба. Не беспокойся, я все сделаю».

Илюшин подавил в себе желание выругаться, но не в адреснапарника, а в свой адрес. Надо же было не заметить! «Я все сделаю»! Не хваталотолько, чтобы Серега добавил «сам». Вот о чем напомнил ему дядя Стрежиной!

Оставалась небольшая надежда, что он ошибается, поэтомуМакар поспешно вынул телефон и набрал номер. «Аппарат абонента не отвечает иливременно недоступен», – сообщил ему непреклонный женский голос.

– Вот шкаф безмозглый! – не сдержался Макар,удостоверившись, что Бабкин не сидит за составлением списка, как собирался,иначе телефон был бы подключен.

– Простите?

Каморкин въехал в зал, толкая перед собой накрытый столик наколесиках, расслышал последние слова сыщика и недоуменно посмотрел на него.

– Это вы меня простите, мне придется уйти, –быстро проговорил Илюшин. – Срочные дела. Я вам позвоню, МихаилОлегович. – И он направился к выходу.

– Конечно, конечно… – пробормотал старик емувслед, с огорчением глядя на печенье в вазочке. Затем вынул из кармашка телефони позвонил соседу:

– Андрюша? Я, милый, я. Не хочешь чайку со мной попить?Вот спасибо тебе, уважишь старика! Есть печенье, есть, заходи просто так.

Он посидел немного, глядя на смеющуюся женщину на портрете,промокнул вдруг заслезившиеся глаза платком и спрятал фотографию в ящик стола.

Виктория Стрежина. Остров

Вика не могла сказать, сколько дней прошло с тех пор, как онаубежала от палатки. Все происходящее слилось в ее сознании в одну кромешнуюночь, в середине которой иногда вставало солнце. Один раз день был такойдлинный, что ей стало казаться, будто он никогда не закончится, но его все жесменила ночь. А наступивший следом день продлился всего несколько часов, хотяона допускала, что уснула и не заметила, сколько прошло времени. Теперь Викамогла допустить все, что угодно.

За ней наблюдают. Она поняла это на следующее утро после тойстрашной ночи, когда видела безголовых мурен и зловонные тела, движущиеся к нейиз леса. Утром, открыв глаза, Вика обнаружила себя лежащей на песке возлеокеана, и на ее ноги время от времени набегала особенно сильная волна,постепенно засыпая их песком. «Так и лежать… – думала Вика, безучастнонаблюдая за переменчивой синевой воды. – Всю занесет песком… Пусть.Хорошо…»

Но новая волна принесла существ, которых она раньше невидела, – тонких рыб размером с ладонь, похожих на веретено. Их было пять– все красновато-рыжие, с желтым отливом на боках и отчетливыми синими полосамина голове и спине. Глазки у рыб были большие, как пуговицы на старенькомВикином пальто, и выпученные, и при взгляде на них девушке стало не по себе.Она резко выдернула ноги из песка, и рыбы, испуганные поднятой ею песочнойбурей, молниеносно исчезли в глубине.

Глядя на то место, где только что плавали полосатые спуговичными глазами, Вика почувствовала, что спину ей жжет чей-то взгляд.Точнее, она ощутила его не спиной, а тем местом под затылком – гдезаканчивается линия волос. Она уняла дрожь в руках, вышла, пятясь, из воды, илишь затем резко обернулась к лесу.

Ветки чуть наискось от того места, где она стояла,подрагивали, словно кто-то только что отвел их рукой. Вика постояла молча, несводя глаз с деревьев, но в лесу ничего не происходило.

– Галлюцинации, – прошептала она, вспомнив ночнойкошмар.

Но это объяснение прозвучало неубедительно. Днем ей нечудились мурены, не скалились в страшной ухмылке головы, из которых вытекала некровь, а нечто иное, а значит, и дрожание ветвей не было галлюцинацией. Понявэто, Вика стремительно бросилась в лес, совсем забыв про пауков, обитающих внем.

Лес ошеломил ее звуками и запахами. Казалось, прошел год стех пор, как она последний раз углублялась в него, и за это время лесизменился, стал живым, настороженным и враждебным по отношению к ней. Веткибили Вику по лицу и голым рукам, два раза она сильно обожгла ногу об узкиезазубренные листы, напомнившие ей об утренних пучеглазых рыбах. Но самоестрашное заключалось в том, что она чувствовала – за ней постоянно следят.Кто-то двигающийся быстро и проворно, бесшумный и очень хитрый шел за ней попятам, посмеивался над ее падениями, страхом и выглядывал из-зазеленовато-коричневых стволов деревьев. Он был здесь своим, а не чужаком, какона – чужаком, не знающим, что делать и куда бежать.