— Прикрою, — пообещал дед, — Надо отпустить НатальюВасильевну. И так неудобно, что она со мной весь вечер просидела.

— Я отпущу. — Егор поднялся, радуясь тому, что разговорзакончился так неожиданно легко. — Дед, а где Димка?

— С утра поехал в институт и сказал, чтобы мы его не ждали —ночевать к какой-то девушке поедет. Я даже хотел тебя попросить поговорить сним, потому что он был в ужасном состоянии… — Стоя в дверях, Егор хотел что-тосказать, но дед энергично замахал руками: — Не сейчас, конечно, а когда все этоуляжется…

Егор отнюдь не был уверен, что хоть что-то когда-нибудьуляжется, но не стал говорить об этом деду.

Наверное, брат тоже видел эту проклятую газету. Кажется,весь мир видел ее. Почему раньше он никогда не обращал внимания на то, что людичитают?! Даже в закутке у консьержа она лежала, согнутая как раз на той самойстранице, и консьерж смотрел как-то… странно. Сегодня ее получат все — соседи,коллеги, дальние знакомые, приятели по теннису и бане, бывшие и настоящиелюбовницы.

“Неужели у меня хватит сил выдержать? Выдержать и…преодолеть?”

“Ты где-то крепко свалял дурака. Дал повод думать, что тебяможно безнаказанно использовать. А тебя разве можно использовать? Ты самиспользуешь кого хочешь. Ты же умный мужик. Ты всегда так гордился своим умом.Ты даже в школе никогда не дрался потому, что дед убедил тебя, что “гомосапиенс”, человек разумный, все может решить мозгами, а не кулаками…”

“Я не ожидай такого удара!”

“Брось скулить! Ты слишком благополучно жил все эти годы”.

“Я работал как ненормальный, чтобы добыть себе этоблагополучие”.

“Ты что, забыл? Забыл, как засыпал в лифте, как работалсначала в сапожной мастерской, а потом вышибалой в кафе “Муза” на Ленинскихгорах? Как однажды тебя забрали в ментуру, потому что от устатости ты свалилсяс сиденья в метро и даже не проснулся? И ты провел всю ночь в “обезьяннике” свьетнамцами и проститутками, а утром пришел дед и спас тебя, и притащил термосс бульоном, и держал чашку, потому что у тебя были переломаны все пальцы — тебехватило ума полезть в драку с ментами! И это была просто ужасающая катастрофа,потому что сломанными пальцами ты не мог записывать лекции, а дело было передгосэкзаменом по политологии. И дед записывал лекции за тебя, и весь курс надтобой смеялся, а ты не мог позволить себе получить четверку, и тебе былонаплевать на курс!”

“Расскажи еще что-нибудь о том, как ты штурмовал Зимний ибыл верен делу революции даже на оккупированной территории! Все это не имеетникакого значения. Потом, в спокойной обстановке, ты всплакнешь над своимгероическим прошлым, похвалишь и пожалеешь себя. А сейчас…”

“Сейчас я, как Штирлиц, сяду к камину, разложу бумажки ибуду рисовать на них стрелочки, палочки, черточки… Я перепишу всех, кто так илииначе имеет ко мне отношение. Я никого не забуду и отдельно выпишу тех, кто впоследнее время был мной за что-то недоволен, а таких большинство. Со мной ведьочень трудно иметь дело, я въедливый, противный, мелочный, никогда и ничего незабывающий. Первым в этом списке будет Абдрашидзе. Он ближе всех кжурналистской тусовке, он знает всех и вся, и в последнее время его оченьволновало мое усиливающееся влияние. Кроме того, моя служба завернула несколькоего договоров. Вторым пойдет…”

— …Егор!

Он с трудом, как обессилевший пловец, вынырнул наповерхность и осознал себя сидящим в собственной кухне. В руке у него почему-тобыла вилка.

— Ты меня не слышишь? — спросил дед осторожно.

— Нет, — признался он честно. — А ты что-то говорил?

Дед помолчал.

— Я спрашивал, знаешь ли ты журналистку, которая написаластатью. Как ее фамилия? Шевелева, кажется?

Егор голову мог дать на отсечение, что дед отлично запомнилее фамилию.

— Да, кажется, Шевелева.

— Может, тебе имеет смысл с ней повидаться? Она же ведь непросто так писала, она откуда-то взяла все те факты, которые там… описаны. —Волнуясь, дед всегда говорил очень правильно. — Я думаю, что кто-то намеренноввел ее в заблуждение.

— Это точно, — подтвердил Егор, — Кто-то намеренно ввел ее взаблуждение путем подкупа и разнообразных посулов. А она, войдя в это самоезаблуждение, живописала меня так искусно и тонко, что мне самому уже кажется,что я злодей.

— Ты думаешь, что ей… заплатили? — переспросил дедтрагическим шепотом, и Егор, несмотря на свое сложное состояние, покатился сосмеху.

— Дед, ей не просто заплатили! Ей очень хорошо заплатили. Иеще ее главному, чтобы разместил статью, заму главного, чтобы не выпендривалсяи ни во что не лез. Далее везде. Хотя она говорит, что ей никто не платил, но яеще не решил, верить ей или не верить. На дуру она не похожа, а только дурастанет все это делать бесплатно…

— Значит, ты с ней уже встретился? — Дед воинственно нацепилна длинный нос очки и принял светскую позу. Егор понял, что он решил неотступать и во что бы то ни стало помочь попавшему в беду внуку.

— Встретился, — признался Егор. — Еще как встретился.

Он очень отчетливо вспомнил, как кинулся ее душить, какфизически чувствовал ненависть, которая прямо из его пальцев текла в ее хрупкоеживое горло, и как она упала, когда он отшвырнул ее от себя.

Сердце заколотилось почему-то на уровне шеи, взмокла спина,и стало так мерзко, как не было ни разу за весь этот длинный день.

С изменившимся лицом он поднялся, стремительно вышел изкухни и заперся в ванной.

Дед не побежал за ним. Видимо, понял, что внука лучше сейчасни о чем не спрашивать.

Отдышавшись и умывшись холодной водой, Егор вышел из ваннойи засел в кабинете. Некоторое время он просто думал, задрав ноги наполированную поверхность стола, чего он раньше никогда не делал, Но мало личего он не делал раньше! Не душил женщин, например. Не уходил с работы подконвоем.

Привычная обстановка мешала ему, он все время как будтосъезжал с ухабистой обочины в удобную колею.

Вон бумаги, которые нужно непременно подписать допонедельника. Сверху соглашение о намерениях, пришло вчера из “Кока-колы”.Где-то в портфеле барышевская гортиница без пляжа, они уже начали с нейработать. Скоро суд, к которому он так толком и не подготовился, и из окружениятого идиота, Долголенко, что-то ничего не слышно, а уж Егору-то полагалось быслышать…

Он останавливал себя. Он говорил себе — хватит. Он знал, чтобольше никогда не вернется к привычным делам, даже если и докажет Кольцову, чтоне виноват. Кольцов оставит ему жизнь, но никак не работу. Егор резко опустилноги на пол, свалив со стола кучу бумаг. Бумаги разлетелись по ковру. Онпосмотрел на них и отвел глаза. Ему было нестерпимо — до горячей влаги в глазах— стыдно, и он никак не мог объяснить себе этого. Он ни в чем не виноват. Он —жертва, а не преступник. Ему нечего стыдиться. Но никогда прежде он не былжертвой. Егор Шубин был сильным и самостоятельным с тех пор, как емуисполнилось четыре года, и он понял, что помощи ждать неоткуда.