– Прекрати, – разозлилась на него жена, – отвяжись отребенка!

– Ничего себе ребеночек, с полтонны теленочек, – вздохнулКешка.

– Слушай, – злобно прошипела Маня, – ты лошадь Пржевальскоговидел?

– При чем тут лошадь? – искренне удивился задира.

– А при том, – заорала Маня, бросаясь на обидчика, – онаочень здорово лягается и кусается!

Раздался звон разбившейся чашки. Таня ухватилась за виски:

– Нет, все, ложусь в кровать, опять мигрень!

Постанывая, она вышла из комнаты.

– Сейчас же прекратите, – велела я, – как не стыдно, в концеконцов, вы не дома.

– Она меня укусила, – плачущим голосом заявил Аркадий, –вот, за шею! А мне завтра в суде выступать! Явно синяк появится!

– Подумаешь, – фыркнула, чувствуя себя победительницей,Маня, – скажешь, жена в порыве страсти разошлась!

Не дожидаясь нашей реакции, она вылетела за дверь.

– Во, блин, – пробормотал Кеша, – выросла детка!

– Нечего к ребенку приматываться, – резюмировала Зайка.

– Ой, весело как, – радостно сообщила Варя, из подростковогоупрямства продолжавшая есть пюре посредством пальца, – у нас никогда до сих портак весело ужин не проходил!

– Так сколько же брать черепицы? – забормотала Ольга.

Поняв, что сейчас все начнется сначала, я тихоньковыскользнула за дверь и позвала собак.

Где-то с полчаса мы погуляли в саду, а когда вернулись, изстоловой неслись гневные крики. Дети никак не могли подсчитать, сколько нампонадобится черепицы. Стараясь остаться незамеченной, я проскользнула вспальню. Ну почему у других людей по вечерам тишина и покой? У нас же вечнокрик, гам и скандал.

Голова гудела, и мысли путались. Думать совершенно ни о чемневозможно. Ладно, утро вечера мудренее. Забыв задернуть занавески, рухнула вкровать и мигом отбыла в царство Морфея.

Сплю крайне чутко. Достаточно одной из наших кошек, нежноступая на бархатных лапках, пройти мимо двери спальни, как мигом проснусь.Любой шорох, скрип, писк тут же возвращает к действительности. Но на этот разразбудил свет. Сквозь закрытые веки проникла яркая вспышка, и послышалось тихоеурчание. Все ясно: по шоссе проезжала машина, и свет фар мелькнул в окне сраздернутыми портьерами.

Я села, потрясла головой и глянула на будильник: три часа.Сон улетучился. Включив ночник, принялась перелистывать детектив, но скородремота начала закрывать веки. Натянув повыше мягкое, теплое одеяло, я спокойнозаснула.

До слуха долетела знакомая мелодия. Сон вновь испарился. Яопять села в кровати и затрясла головой. Звук шел из сумочки. Мобильный! Взглядмашинально отметил время – пять утра. Господи, что стряслось, а главное, с кем?Слава богу, дети дома, но, кроме родственников, есть еще тьма подруг… Еслитревожат в такой час, дело серьезное.

– Алло! – чуть не закричала я.

Но в трубке стояла тишина, раздавалось лишь легкоепотрескивание – наверное, садится батарейка.

– Говорите!

– Дашка, – послышался прерывистый, какой-то сдавленныйшепот, – умираю, помоги…

– Кто это? – окончательно испугалась я. – Что случилось?

– У-би-ли, – как-то по слогам произнес мужчина, – меня,Никиту… не могу… найдешь… бойся… у Харитонова…

Речь прервалась, послышался тяжелый хрип.

– Нет, – завопила я, одной рукой натягивая слаксы, – еду,держись, ты где?

– Косовский, – зашептал Павлов и вновь захрипел.

– Поняла, поняла, – твердила я в трубку, выносясь во двор, –еду, жди, Кит, слышишь, жди!

Но из мембраны больше не раздавалось ни звука, толькозвенящая, страшная тишина.

Боясь отключить телефон и время от времени выкрикивая в«Эриксон»: «Еду, еду!» – я неслась по почти пустынным проспектам и улицам.

Хорошо, хоть знаю, где находится Косовский. Пропетляв поузким улочкам и чуть не протаранив вонючий мусорный бачок, я стукнуласьбампером о непонятную железку и, выскочив из машины, понеслась в подъезд. Никодового замка, ни лифтера, самый обычный кирпичный дом.

Дверь девяностой квартиры оказалась незапертой. Я внеслась втемный холл и завопила:

– Кит!

В ответ – ни звука. Полная самых дурных предчувствий, ящелкнула выключателем и увидела большой захламленный холл. Дешевые обои свисаликлоками, под потолком болталась на проводе голая, казавшаяся ужасно яркойлампочка.

От холла отходил узкий коридорчик, в конце виднелась дверь сразбитым стеклом. Я подлетела к ней и оказалась в комнате.

Убогая мебель, на колченогом столе расстелена газета. На нейв беспорядке навалены куски грубо накромсанного хлеба. В надколотой тарелочкесложено несколько ломтиков обветренного сыра. Похоже, он находится тут не одиндень. На углу красуется вызывающе роскошная коробка дорогущих конфет «Моцарт».

– Никита! – позвала я.

И вновь в ответ ни звука. В полном отчаянии пошла на кухню итотчас же увидела бывшего однокурсника.

Павлов лежал на животе между подоконником и дешевым столом,покрытым голубым пластиком. Его крупное тело, одетое в роскошный костюм от«Хьюго Босса», нелепо выглядело на грязном светло-бежевом линолеуме.

– Кит, – пробормотала я, пытаясь перевернутьстокилограммового приятеля на спину. – Кит, что с тобой?!!

Через секунду ответ стал ясен. Павлов оказался на боку, и яувидела на безупречном пиджаке, с левой стороны, аккуратное, словнонарисованное темно-красное отверстие. Крови почти не было. Я потрясенно замерланад трупом. В ту же секунду Павлов разлепил веки, вздохнул. На губахзапузырилась черно-розовая пена.

– Господи, – завопила я, – Никитка, живой! Лежи, лежи, нешевелись, все в порядке! Сейчас приедет «Скорая помощь», и тебя обязательноспасут!

До приезда врачей я аккуратно перевернула Кита на спину.Подсовывать ему под голову подушку побоялась. Моя лучшая подруга Оксана, хирургпо профессии, твердо вдолбила мне в голову несколько истин. А именно – никогдане клади грелку, если болит живот, и не поднимай голову пострадавшему.