Большой диван разобран и бесстыдно выставляет наружу неслишком свежее постельное белье. На креслах выставка разнообразной одежды, аписьменный стол завален горами бумаг и книг. Впрочем, тома самой разнообразнойлитературы были навалены повсюду. Стопки громоздились на подоконнике, валялисьна полу, лежали на табуретках… На ковре налипли бумажки и комья шерсти…

Вспомнив безупречную прическу Тани и роскошные,светло-желтые шелковые простыни на ее кровати, я вздохнула и сказала:

– Скажи, деточка, что за отношения связывали тебя сгосподином Харитоновым?

Девушка покраснела неровными пятнами и от этого сталавыглядеть еще гаже.

– Вы кто?

Решив проигнорировать вполне уместный вопрос, я села вкресло, прямо на разложенные вещи и сообщила:

– Знаете, что Олег Андреевич погиб?

Девчонка шмыгнула носом и кивнула.

– Будут похороны, и членам семьи не хочется каких-нибудьнеприятностей – скандалов, ненужных разговоров, сплетен. Меня прислалисообщить: вам не следует появляться на кладбище.

Девица попятилась и плюхнулась в другое кресло, подминаянеобъятным задом валяющееся на сиденье не слишком чистое нижнее белье.

– Господи, кто же узнал! Ведь так тщательно скрывались!

Потом она вытянула из кармана халата пачку сигарет «Рок» –все они курили эту марку – и принялась щелкать зажигалкой. Я не утерпела:

– Хорошие сигареты?

– Очень, – ответила Нина, – только крепкие, из сигарноготабака. Их в Москву не поставляют, но для Олега Андреевича привозили с Кубы.Вот осталась последняя пачка, придется переходить на другие.

И она внезапно тихо заплакала. Секунду я молча глядела нанее. Не понять – то ли о любовнике сокрушается, то ли о том, что лишиласьвозможности курить любимый сорт…

Нина стащила с носа оправу, промокнула слезу рукавом халатаи тихо сказала:

– Он был для меня всем, просто и не знаю, как жить теперь.

Без очков ее глаза стали больше, а лицо – беззащитным исовершенно детским.

– Где же вы познакомились? – в тон ей тихо поинтересоваласья.

– В суде, – ответила Лузгина, – он адвокатом на процессесидел, а я секретарем, протокол вела.

Ниночка училась на вечернем отделении юридического, а днемработала. Как-то раз судья Виноградова, листая дело, меланхолично заметила:

– Ну, завтра всем мало не покажется, уведут шельмеца из заласуда.

– Кто? – изумилась наивная Нина.

– Дед Пихто, – сердито рявкнула Виноградова. – АдвокатомХаритонов выступает! А он дела никогда не проигрывает. Все с головы на ногипоставит, к каждой букве придерется, свидетелей притащит…

Так и вышло. Улыбающийся обвиняемый, получивший свою статьюи мгновенно попавший под амнистию, выбрался из «клетки» и кинулся к рыдающимродственникам. Судья Виноградова величаво удалилась, не забыв при этомосновательно стукнуть дверью о косяк.

Услышав этот звук, собиравший свои бумаги Харитонов поднялвзор и подмигнул Ниночке:

– Кажется, мадам разгневана. Но ничего не могу поделать.Dura lex, sed lex: закон суров, но…

– Это закон, – докончила машинально Лузгина.

– Знаете латынь? – удивился адвокат, окидывая девушкувзглядом.

Смущенная столь откровенным разглядыванием, девчонкапролепетала:

– Заканчиваю юридический, мечтаю стать таким же блестящимспециалистом, как вы.

Польщенный наивным восторгом секретаря, Харитоноврасхохотался и предложил довезти Лузгину до дома. Так начался их странный,непонятный роман. Вернее было назвать отношение Харитонова к Нине отеческим,потому что близость у них случалась редко и как-то впопыхах.

Олег Андреевич приезжал днем. С радостью сбрасывал галстук,строгий костюм и белую рубашку. Облачившись в халат, адвокат обедал, а потомсадился за работу. Готовился к процессам, писал речи… Иногда просто валялся надиване, бесшумно щелкая пультом.

– Ох, Ниночка, – вздыхал Харитонов, – кабы не Варька, тут жеразвелся бы с Татьяной и женился на тебе. Дома жить просто невозможно!

– Что плохого происходило у него дома? – не утерпела я.

– Таня очень холодный человек, – спокойно ответила Нина, –абсолютно правильный и жутко занудный. Бедный Олег Андреевич жил словно ввитрине магазина. К завтраку полагалось спускаться в костюме, к обеду надеватьгалстук. Вы не поверите, с каким удовольствием он ел у меня жареную картошкупрямо со сковородки, а огурцы вылавливал пальцами из банки. Дома еду подавалитолько на фарфоре и точно по часам.

Пойти на кухню после одиннадцати вечера бедняга Харитонов немог. Тут же за спиной возникала Татьяна и начинала вещать о непоправимом вреде,который ночной обжора наносит своему организму. Если усталый депутат, снявботинки, бросил их у входа, заботливая Татюша, качая головой, тут же засовываланебрежно брошенное в специальный шкафчик. Пиджак, повешенный на спинку стула,моментально водружался на плечики, для брюк существовали специальные зажимы.

– У меня он швырял одежду в угол, – грустно улыбаласьНиночка, – и страшно жалел, что не может остаться на ночь.

Варя привыкла, что отец рассказывал ей перед сном сказку. Немог он бросить и Таню. Во-первых, у нее слабое здоровье, во-вторых, онапосвятила ему и больному ребенку много лет жизни. Было бы страшно непорядочноподать в такой ситуации на развод.