Сейчас, когда он смотрел вниз, на гнездо, ему казалось, чтооно может служить реальным символом всего, через что он прошел (протащив своихзаложников перед судьбой), а еще – знамением будущих лучших времен. Как иначеобъяснить все происходящее с ним? Ведь он по-прежнему чувствовал – весь наборстовингтонских неприятностей следовало рассматривать с той точки зрения, чтоДжек Торранс – сторона пассивная. Среди преподавателей Стовингтона Джек зналмассу людей (только на кафедре английского языка – двоих), которые были оченьне дураки выпить. Зэк Танни имел привычку в субботу утром брать целый бочонокпива и весь вечер хлестал это пиво на заднем дворе в сугробе, а в воскресенье,черт его дери, смотрел футбольные матчи или старые фильмы и сводил результатына нет. Однако всю неделю Зэк был трезвей трезвого – редким случаем бывалслабенький коктейль за ленчем.

Они с Элом Шокли были алкоголиками. Они искали друг друга,как два изгоя, все еще достаточно стремящиеся к общению, чтоб предпочестьутопиться на пару, а не по одиночке. Только море было не соленым, а винным, воти все. Наблюдая, как осы внизу занимаются делами, к которым их подталкиваетинстинкт, пока зима еще не навалилась и не уничтожила всех, кроме впадающей вспячку королевы, Джек пошел еще дальше. Он – до сих пор алкоголик, и будет имвсегда. Может быть, он стал алкоголиком в тот момент, когда на институтскойвечеринке второкурсников впервые попробовал спиртное. Это не имело никакогоотношения к силе воли, к вопросу, нравственно ли пить, к слабости или силе егособственного характера. Где-то внутри находилось сломанное реле иливыключатель, который не срабатывал, так что волей-неволей Джека подталкиваловниз под горку – сперва медленно, потом, когда на него начал давить Стовингтон,все быстрее. Длинный скользкий спуск, а внизу оказался ничейный велосипед и сынсо сломанной рукой. Джек Торранс – пассивная сторона. С его норовом было то жесамое. Всю жизнь Джек безуспешно пытался сдерживать его. Он помнит, каксоседка, когда ему было семь, отшлепала его за баловство со спичками. Удрав отнее, он запустил камнем в проезжавшую мимо машину. Это увидел его отец и,взревев, налетел на маленького Джекки и надрал ему задницу до красноты… а потомподбил глаз. Но, когда отец, бормоча что-то себе под нос, отправился в домпоглядеть, что там по телевизору, Джек, наткнувшийся на бездомную собаку,пинком отшвырнул ее в канаву. Две дюжины драк в начальной школе, в средней – итого больше, так что два раза Джека отстраняли от занятий и несчетное число разоставляли после уроков, несмотря на хорошие оценки. Предохранителем, донекоторой степени, служил футбол, хотя Джек отлично понимал, что чуть ли некаждую минуту каждой игры буквально исходит дерьмом и звереет, воспринимая какличное оскорбление каждый блок и перехват мяча соперником. Играл он хорошо; и вмладших, и в старших классах зарабатывал «Лучшего в спортивной ассоциации»

– но отлично знал, что благодарить за это (или винить вэтом) должен свой скверный характер. Футбол не приносил ему радости. Каждаяигра рождала недобрые чувства.

И все же, не смотря на все это, Джек не чувствовал себясволочью. Он не чувствовал себя плохим. Себя он всегда воспринимал как ДжекаТорранса, по-настоящему симпатичного парня, которому следует научитьсясправляться со своим норовом до того, как в один прекрасный день грянет беда.Точно также следовало научиться обуздывать свое пьянство. Но он, бесспорно, былне только физиологическим, но и эмоциональным алкоголиком, и между первым ивторым существовала взаимосвязь, но в таких глубинах его существа, куда и заглядывать-тоне захочешь. Были ли коренные причины взаимосвязаны или нет, имели онисоциологическое, психологическое или физиологическое происхождение, Джека неволновало. Дело приходилось иметь с результатами: с трепками и взбучками отпапаши; с отстранением от занятий и попытками объяснить, как порвал в драке надетской площадке школьную одежку; а позже – с похмельем, с медленнымрастворением клея, скрепляющего его брак; с одним-единственным велосипеднымколесом, погнутые спицы которого торчали в небо; со сломанной рукой Дэнни. И,конечно, с Джорджем Хэтфилдом.

Джек чувствовал, что свалял дурака, сунув руку в ВеликоеОсиное Гнездо Жизни. Образ был омерзительным. Но в качестве камеи реальностиказался полезным. В разгар лета рука Джека сунулась под какие-то сгнившиепланки – и кисть этой руки, да и всю ее теперь, снедал священный, праведныйогонь, разрушающий сознательные мысли, делающий устаревшей концепциюцивилизованного поведения. Можно ли ожидать от вас, что вы поведете себя, какмыслящее человеческое существо, если вашу руку пронзают раскаленные докраснаострые иглы? Можно ли ожидать, что вы будете жить в любви и согласии со своимиродными и близкими, если порядок вещей (порядок, который Джек считал стольневинным) таков, что из дыры поднимается коричневое разъяренное облако истрелой мчится прямо на вас? Можно ли считать вас ответственным за своипоступки, если вы сломя голову несетесь по покатой крыше в семидесяти футах надземлей, не зная куда, забыв, что направляемые паникой спотыкающиеся ноги могутпривести вас к неуклюжему падению на водосточный желоб и дальше, вниз, где набетоне поджидает смерть? Джек думал, что нельзя. Когда по глупости суешь руку восиное гнездо, то не заключаешь с дьяволом договор позабыть про своецивилизованное «я» с его ловушками – любовью, уважением, честью. Это простослучается с вами. Пассивно, не говоря ни слова, вы перестаете быть существом,которым управляет рассудок, и превращаетесь в существо, управляемое нервнымиокончаниями; из человека с высшим образованием за пять секунд вы превращаетесьв воющую обезьяну.

Он подумал про Джорджа Хэтфилда.

Высокий, с лохматыми светлыми волосами, Джордж был почтиоскорбительно красивым юношей. В тесных вареных джинсах и стовингтонскойфуфайке с небрежно закатанными по локоть рукавами, обнажавшими загорелые руки,парнишка напоминал Джеку молодого Роберта Редфорда, и он сомневался, чтонравиться для Джорджа – проблема. Не большая, чем десятью годами раньше длятого чертенка-футболиста, Джека Торранса. Он мог, не покривив душой, сказать,что не испытывает к Джорджу ревности и не завидует его красоте; фактически,Джек почти бессознательно начал рассматривать Джорджа как физическое воплощениегероя своей пьесы, Гэри Бенсона – отличный контраст с мрачным, сгорбленным,стареющим Денкером, который постепенно так возненавидел Гэри. Но сам ДжекТорранс никогда не испытывал подобных чувств к Джорджу. Будь это так, он быпонял это. В этом он был совершенно уверен.

На его уроках в Стовингтоне Джордж плавал. К академическойуспеваемости футбольной и бейсбольной звезды больших требований не предъявляли,а тот довольствовался «C» и время от времени «B» по истории или ботанике.Свирепый соперник на поле, к учебе Джордж был равнодушен – такие в класснойкомнате развлекаются. С этим типом людей Джек был знаком больше по собственнойучебе в средней школе и колледже, чем из своего преподавательского опыта,полученного из вторых рук. Джордж Хэтфилд был притворщиком. Он умел быть вклассе спокойным и нетребовательным, но, если применить верный набор стимулов ксоревнованию (все равно как приложить электроды к вискам чудовищаФранкенштейна, кисло подумал Джек), Джордж мог превратиться в сокрушительнуюсилу.