Когда вроде бы потеплело, он сперва не поверил, решил, чтосам себя согрел, собравшись в комок меньше кролика, осторожно открыл глаза... иахнул.

Они неслись в блистающем оранжевом мире песка, нестерпимояркого неба, синего и без единого облачка, а встречный ветер был не то, чтотеплый, а горячий, будто здесь начинается то самое преддверие ада.

— Олег, — вскрикнул он, но из горла послышалосьлишь простуженное карканье, — где мы?

Олег услышал или догадался, ибо ветер срывал слова с губТомаса и уносил в далекую туманную Британию, страну болот и туманов.

— Сарациния!

— Не... может... быть...

— Почему?

— Будто я не был в Сарацинии...

— Ты видел только краешек! Сейчас видишь другойкраешек...

Томас ощутил, как холодная, но гордая кровь англапроламывает корку льда, а голос от возмущения окреп:

— Ты хочешь сказать, что какая-то там Сарациния...больше моего королевства?

Калика оглянулся, Томас увидел в его зеленых глазах странноевыражение, словно отшельник хотел предположить какую-нибудь нелепость вродетого, что Сарациния даже больше всей Британии, но проглотил оскорбление, когдаувидел пышущее благородным гневом лицо мужественного рыцаря.

— Здесь возьмем еще одну вещичку, — объяснилон. — Квест, есть квест. Потому я предпочитаю другие игры.

— Какие?

Олег уже отвернулся, пробормотав что-то вроде, что не здесьже объяснять, все испортит, как-нибудь в другой раз, если доживут до тоговремени. Ветер трепал его рыжие волосы, все равно грязные, подумал Томаснедоброжелательно, пытался содрать безрукавку из волчьей шкуры. Калика сидитровно, как вбитый в лавку гвоздь, за его спиной ошалевший воздух скручивается вжгуты, Томас ясно видел полупрозрачные воронки, жуткие водовороты из плотноговихря. На кратчайший миг мелькнуло страшное искаженное лицо с сумасшедшимиглазами. Томас охнул, потянулся к мечу, но в воронке лишь со страшной скоростьюметался по кругу горячий ветер, будто ошалевший пес, что ловит свой хвост.

Змей летел ниже, всего в полумиле внизу уже не проплывалигоры песка, а выныривали из-за горизонта, быстро вырастали и уносились подбрюхо Змея, где исчезали где-то под хвостом настолько одинаковые, словно их изгода в год надувал один и тот же отупевший ветер. Далеко слева проплылосветлозеленое пятно, но Томас не был уверен, оазис ли, или же демоны пустынипытаются сбить их с пути нечестивым миражем.

Томас чувствовал, как спина сама распрямляется, в тепломвоздухе он стал вроде бы крупнее, осанистее, а когда кровь пошла по всему телу,согрела даже ногти на ногах, ощутил, что встречный ветер не просто сухой итеплый, а горячий, накаленный, без капли привычной влаги. Во рту началопересыхать, и Томас снова опустил забрало. Что за человека создал Господь,подумал он с раздражением. Зимой ему холодно, летом жарко, весной и осеньюгрязи много, от дождя прячется, в снежную бурю вовсе из замка не вылезает...

Спина под ним дернулась, Змей чуть свернул, голова его ушлавниз. Томаса наклонило, он ухватился обеими руками за гребень. Змей несся прямона быстро вырастающие барханы. Томас задержал дыхание, эти моменты не любил,вдруг да глупый Зверь не успеет свернуть, или же калика чересчур глубоко войдетв нечестивые раздумья, забудет где он и что с ним, и крылатый дурак со всейдури воткнется в песчаную гору... А на такой скорости только кончик хвостаостанется торчать как у тушканчика.

Над самыми барханами Змей выровнялся, понесся такстремительно, что у Томаса замелькало в глазах, хотя знал, что Змей летит дажемедленнее, только слишком близко к земле. На зубах захрустело, в лицо ударилогорячими песчинками. Он зажмурился, стиснул губы, сжался. Снизу чувствительноударило, спина Змея дважды подпрыгнула, костяные плиты скрипели и жуткотерлись, затем Томас ощутил, как Змей побежал, вздымая тучи песка.

По железу доспехов злобно шелестели горячие песчинки, словнопо нему ползали тысячи крупных раков, снизу толчки становились слабее. НаконецТомас ощутил, как костяные плиты под ним перестали хрустеть и ерзать, грозяприщемить... доспехи.

Он открыл слезящиеся глаза. Змей распластался между двумяпесчаными горами, крылья разбросал, шею вытянул так далеко, что она сталатонкой, как у гуся, точнее — с бревно тарана, костяные щитки разошлись,открывая нежную розовую кожу. Морда лежала на песке, пасть раскрыл, а длинныйкрасный язык выпрыгивал тугой трубочкой.

Калика соскочил, зарывшись в желтый, как золото, песок поколени, огляделся с великим удивлением:

— Ты гляди, как все изменилось!

Был он отвратительно бодрым, полным сил, солнце блестело наголых плечах, рыжие волосы стали еще ярче. Томас начал медленно сползать пораздувающемуся боку, цепляясь за щитки как за выступы в скале. Доспехи тянулисловно наковальни, подвешенные к ногам пленного сарацина.

— Да? — прохрипел он саркастически. — Неужтоэти барханы сдвинулись на целый шаг?

Калика оглянулся, и Томас, не желая выглядеть старушкой,сползающей с постели, прыгнул, когда оставалось три-четыре фута. Ногипогрузились не до колен, а ушли как в трясину. Он отчаянно забарахтался,раскинул руки, так и застыл, погрузившись до середины груди.

— Если бы только сдвинулись, — ответил каликатихо, словно самому себе. — А то бегут как ящерицы за тараканами...

— Уф... — прохрипел Томас, струйки горячего пескаотыскали щели в доспехах, начали просачиваться вовнутрь, — уф...

— Вот тебе и «уф», — продолжал калика, взор егостал печален и светел, как всегда, когда задумывался о высоком, — развевсе мужчины ушли в крестовый поход?.. Сколько громких рыцарей предпочли, таксказать, жить да поживать в тепле и уюте своих захолустных поместий! Но ведьнашлись же сумасшедшие вроде тебя, что пошли глотать сарацинскую пыль? Вас жглонещадное солнце, ваши кости оставались непогребенными в песках, вы срывались свысоких башен, и алой кровью своею... ишь, уже и я заговорил как менестрель!..Вас, молодых и горячих, вели чистые и честные сердца, но за всеми походами — аони еще будут! — стоит могучий и очень старый мозг. Я хочу сказать, чтонекоторые люди не уходят, а дожидаются развязки... Правда, дожидются — не тослово. Иные просто убивают время. Это я о команде некоего призрачного корабля,что вечно плавает по морям, пугая придурков, есть такие, что из века в векразносят чуму, вроде Агасфера, кто-то вроде Еноха наблюдает из норки иябедничает... Правда, его вроде бы недавно взяли на небеса. Живым. Словом,каждый при деле.

Томас в бессилии стискивал зубы, калика даже не подумалподать ему руку, рассуждает, мыслит вслух, воспаряет в эмпиреи, что ему песок поколено, если голова в облаках?

— А чем... занят... ты? — пропыхтел он,растопыренные ладони уперлись в песок как широкие весла о воду, натужился,начал выдвигаться, но руки еще быстрее погружались в горячее месиво.