Томас обалдело смотрел в широкую спину, что сейчассгорбилась, стала поменьше. Каркнул пересохшим голосом:

— Ну да, море!.. Скажи еще — горы, покрытые льдом!

Калика ответил тихо, не оборачиваясь:

— Горы? Нет, по горам здесь я бродил еще раньше. Тогдашагу нельзя было ступить, чтобы пятки не подпалить на лаве... Голова трещала отгрохота: эти жерла били в небо камнями, будто воевали! Столько выбрасываликамней и пепла, что неба не было видно вовсе...

— Еретик, — прошептал Томас. — Что тымелешь... Перегрелся... Лучше уж шлем на голове, чем так заговариваться... Рыбуон ловил!

— Рыбу, — подтвердил Олег с печалью. —Большую, кистеперую. А то и вовсе панцырную. Как вон ты, только в костяномдоспехе, вроде рака... Спокойную такую, не суетливую, не наглую...

Они уже слышали шелест пальм. Ветер снова донес запахверблюжьего навоза, но вместе с ним и аромат холодной воды, зеленых листьев,влажного песка. Оазис был невелик, два десятка пальм, крайние торчат из песка,наполовину засыпанные, а еще одну Томас увидел скрытую барханом почти довершинки. Пески наступали несокрушимо, мощно, песчаные горы передвигаютсямедленнее, чем морские волны, но с такой же пугающей неотступностью.

У крохотного родника лежали четверо бедно одетых бедуинов.Ключ выбивался бурно, вода будто кипела, но сил у ручейка хватало лишь шагов надвадцать, а там он полностью растворялся среди надвигающийся песков.

— Салям алейкум, — поприветствовал Олег.

— Салам, — буркнул Томас.

— Алейкум салям, — ответили вразнобой и безнастороженности бедуины. Трое поднялись, все настолько закутаны в тряпки, чтооставались узкие щели для глаз, а на железного рыцаря посмотрели с явнойнасмешкой. Томас молча взвыл от страстного желания тут же сбросить все и голымпрыгнуть в родник.

— Хорошо ли спали верблюды? — сказал Олег традиционнуюформулу вежливости для этого племени, он уже все понял по их одежде, манерезавязывания поясов. — И широки ли их копыта?

Бедуины расплылись в сдержанных улыбках:

— И тебе крепких копыт, странник, знающий пути Аллаха.Как и твоему железному спутнику. Отдохните с нами, разделите нашу скуднуютрапезу.

Томас уже сдирал с себя железо, рычал от злости, когдапряжки и ремни не спешили расставаться с хозяином, а калика степенно опустилсяна зеленый коврик, скрестив ноги по-восточному. О чем они говорили, Томас неслушал и слышать не желал, вода шипела на его руках как на раскаленнойсковороде, вскипала, взвивалась легкими облачками пара. Наконец он пал как левна четвереньки, сунул лицо в кипящий бурунчик ледяной воды, застонал отнаслаждения, ради которого стоило пройти пешком через все сарацинские пустыни.

Калика вел степенные беседы, обсуждали обустройство мира,осуждали падение нравов, молодежь пошла не та, а Томас плескался до тех пор,пока не свершилось неслыханное, во что час назад не поверил бы, а скажи такое,обозвал бы лжецом и вызвал бы на смертный поединок: продрог, кожа пошла«гусиками», губы посинели и распухли как сливы, и зубы начали пощелкивать как уголодного волка.

Он намочил одежду, пусть хранит холод, натянул подироническим взглядом четвертого бедуина, старого, как мир, иссохшего подобноторчащим из песка костям. Остальные с каликой ушли к верблюдам, кто-тообсуждали, размахивали руками. Старик по-прежнему возлежал в тени пальмы,отдыхал, глаза его не по-старчески острые осматривали Томаса. За спинойвозвышался массивный камень в полтора человеческих роста, на нем что-товысечено, Томас отсюда не видел, но чувствовал, что камень однажды возвышался инад пальмами, теперь же постепенно уходил в землю. Старик внезапно спросилтрескучим голосом, похожим на ветер пустыни самум:

— Что дает это железо здесь в песках?

Томас скривился, сарацинам не понять рыцарских ценностей,поспешил перевести разговор:

— Что это за демон?.. Ведь ислам, как мне кажется, недопускает других богов. Он даже Христа считает лишь одним из пророков...

Старик уклонился от ответа:

— Что тебе, франк, в наших ценностях?

Томас ощутил, что задел больное место:

— Я заметил, что вы все четверо кланялись этому камню,когда бы ни проходили мимо. А как же ислам?

— Аллах милосерден, — ответил старик коротко.

Он насупился, а Томас, чувствуя тайну, дожал, прикинувшисьпростаком:

— Но Мухаммад велел признавать только Аллаха! Или вы непризнаете ислам?

Старик начал сердиться, однако взглянул на Томаса острыми,как буравчики, глазами, перевел дыхание и сказал уже спокойнее:

— Взгляни сам. Возможно, тебе самому захочется емупоклониться.

Томас обошел ручей, камень оказался перед ним отесаннойстороной. Неведомые художники прошлых веков умело высекли изображение какого-тобожества, грозного и лютого. Под ним проступала почти полностью изъеденнаяветрами надпись. Томас покачал головой:

— Что-то нет желания кланяться. Кто это?

Старик сказал:

— Если меднолобый франк даст золотую монету... яотвечу.

— Золотую? — удивился Томас. — За что?

— Я отдам ее нашему богу, — ответил старикпросто. — Да простит он тебя.

Томас плюнул в сердцах, но у него в самом деле три золотыеемонеты, тяжелые и бесполезные, и он вытащил все три:

— На. В жертву, говоришь?

Старик молча принял золото и, даже не взглянув, швырнулмонеты в родник. Они исчезли без плеска, а старик повернулся к Томасу:

— Это очень древний бог нашего племени. Даже сейчас,когда мы приняли истинную веру, мы чтим его, ибо явился в тяжкий час, когда мыбыли на грани истребления. Он пал с небес в страшном грохоте и блеске молний,развеял врагов как могучий ветер уносит сухие листья. Он накормил сирых,вылечил больных, покрыл всех наших женщин и девиц, отчего в нашем племенипоявились сильные телом дети, а утром отбыл так же мощно в блеске могучегобога.

— Демона, — поправил Томас.

Он благочестиво перекрестился, плюнул через плечо иоглянулся на возвращающегося Олега. Тот шел босиком, с задумчивым видом держалв руках растоптанный сапог с оторванной подошвой. Томасу сказал мирно:

— Я уже все узнал. И взял. Пошли. Теперь уже близко.

Он распрощался с бедуинами, Томас кивнул благожелательно,солнце обрушилось с яростью, как будто кто-то сыпанул на плечи жаровнюраскаленных углей. Томас, освеженный купанием, шел бодро, воспринимал мир яркими чистым, запахи улавливал за сто миль, а когда в ноздрях защекотало, сказалсаркастически:

— Ну и нажрался же ты! Что за бедуины, если пьют вино?Или аллах в пути позволяет вольности?