— Тогда отрежь ногу, — выдавил сквозь зубыТомас. — Одноногий король — тоже король.

Калика, не отвечая, в глубокой задумчивости пошел вдольбарханов. Томас чувствовал, как жжение идет от колена по бедру вверх, оттудавгрызлось в живот, пошло кусать внутренности, вгрызлось в печень, ребра,запустило злые когти в само сердце. Он стиснул зубы, стараясь не терятьсознания. Калика все бродил по барханам, поглядывал на солнце, слюнил палец иподставлял ветру, замирал в задумчивости, будто высчитывал сколько песчаных горнанесло за века, и как они расположились, лицо становилось отрешенным, будтоснова вернулся на путь поисков Истины.

Последнее, что Томас видел, это как Олег разрывал песок какящерица, что пытается уйти от зноя. В глазах потемнело, со стоном опустил лицов горячий песок. Перед глазами возникло розовое свечение, что стало белым,ослепляюще белым, выжгло сознание...

Грубые руки встряхнули за плечи:

— Ну-ка, раскрой глаза!

Томас прошептал:

— Дай умереть...

— С удовольствием! Только сперва взгляни на то, что явыгреб. Должен похвастаться, верно? Успеть похвастать.

Томас со стоном поднял тяжелые веки. Мир был кроваво-красным,затем проступил странный силуэт, нечто подобное желтой змее. Томас решил, чточудится от яда, с отвращением отвернул голову, но калика ухватил за волосы.

— В старину умели делать, — прогремел в ушахгрохочущий, как гром, голос. Каждое слово вбивало в череп гвозди размером сарбалетные стрелы.

На Томаса смотрела массивная медная статуэтка, в самом делеизображающая толстую гадюку. Пустые глаза твари все еще горели злобой. Тембольше Томас смотрел на проклятую змею, тем в глазах становилось светлее, аболь отступала.

— Подействовало, — заметил калика. — Старыевещи служат долго. А сейчас как делают? Чуть что — развалится.

— Что это? — прошептал Томас в великомудивлении. — Что за гадюка?

— Это медный Змей, а не гадюка, — пояснил калика,Томасу почудилась обида. — Тот самый, который одним видом исцеляетукушенных... Тут было такое гадючье местечко, что половина бы племени померла.Пришлось Моисею сделать это страшилище. Не представляю, как ковал, когда навсех один молот остался. Разве что вместо наковальни использовал головуНавина... был такой помощник, но и тогда только подковы разве что...

Он с видимым сожалением отбросил Медного Змея. Песок взлетелот удара, наполовину прикрыл медную голову, словно Змей пытался уползти от знояпоглубже к влажным пескам.

— Ладно, — сказал он без сожаления, — чтобыло, то было. А что будет, то будет.

Только нас не будет, подумал Томас тоскливо. Даже лежатьбыло тяжело, он с ужасом думал, что надо подниматься и тащить себя, а это, какговорит калика, шесть пудов мяса и костей да два пуда раскаленного на солнцежелеза. Можно было бы и в фунтах, но в загадочных пудах звучало колдовскитаинственно и казалось настолько больше, что Томасу стало себя до слез жалко.

А калика оглянулся через плечо, удивился:

— Ты все еще лежишь? С чего бы? Ишь, разлежался... Бокаотдавишь, лежун...

Томас уперся растопыренными ладонями в горячий песок, началс усилием отрывать себя, поднимать, мышцы трещали, он вспомнил загадочные словакалики, что самая трудная борьба — это борьба с самим собой, ибо победить себябывает труднее, чем сарацина, вторая часть души сопротивляется отчаянно,уговаривает лечь, отдохнуть еще малость, поспать, а работу другой сделает,работа дураков любит...

Он не помнил, как сумел подняться, но когда по бокам закачалисьоранжевые горбы, а ноги начали попеременно зарываться по щиколотку в песок, онсо смутным удивлением понял, что сумел подняться и что уже бредет, на немжелезные доспехи, за спиной щит и меч, не бросил, даже в бреду не потерял,рыцарство уже в крови...

Солнце накалило доспехи так, что на них можно было жаритьяичницу. Похоже, калика уже подумывал о таком, не зря осматривается, словноищет яйценосных ящериц или черепах. Оторвался от Томаса довольно далеко, потомТомас увидел, как фигура в звериной одежде остановилась на одном бархане, иТомас решил, что в звериной душе калики наконец-то пискнуло нечто человеческое,потому и решил подождать спутника. Не совсем потерян для христианскогоспасения...

Когда Томас дотащился до подножья бархана, калика как ящерицагрелся наверху, он уловил в накаленном воздухе едва слышные запахи, страннознакомые, хотя явно никогда не слышал. Калика помахал рукой, Томас нехотяподнялся, дважды падал и остаток пути проделал, как гордый лев, начетвереньках.

За четверть мили к югу виднелись крохотные пальмы. Худыеоблезлые верблюды паслись по самому краю, ветер трепал ветхое полотнище двухшатров. Людей Томас не рассмотрел, наверняка лежат в тени у ручья. В головеснова застучали молоты, все тело невыносимо зудело. Он едва сдерживался отнеистового желания сбросить все железо, раздеться донага и драть себя когтямикак дикий зверь дерет дерево, помечая места охоты.

Лицо калики было странное. Томасу почудилось, что уотшельника вздрагивают губы, а в глазах поблескивает нечто похожее на слезы.Таким Томас даже представить не мог всегда занудного и рассудительного искателяИстины, испугался сам:

— Что-то случилось?

— Да нет, пустяки... — ответил калика прерывистымголосом, словно после долгого плача. — Просто дивлюсь, как давно я не былздесь.

Томас удивленно окинул взором далекую кучку верблюдов.Толкаясь, горбатые звери общипывают уцелевший куст чертополоха, названногоздесь верблюжьей колючкой. В оазис их не допускают, клочок зеленой землисужается с каждым годом.

— Ну и что? Вот уж не думал, что зрелище этих бедуиновисторгнет у тебя такие вздохи!

Калика кивнул, взгляд его потух. Томас непонимающе смотрел,как он с обвисшими, как от невыносимой тяжести, плечами начал спускаться сбархана. Не оборачиваясь, сказал потвердевшим голосом:

— Ты прав. Нечего распускать нюни. Мало ли, что впрошлый раз здесь

я с нею ловил рыбу.

Томас с трудом догнал, сейчас выкладывал все силы, дажезанимал из завтрашнего дня, ибо видел, как растет зеленое пятно, где снимет,разденется, будет чесаться вволю и долго...

— Рыбу?

— Да.

— Какую рыбу? Черепах?

— И черепах, — откликнулся калика, он уходил, неоглядываясь. — Я нырял на самое дно моря, доставал для нее раковины сжемчужинами. Она им так радовалась! Это было как раз вот здесь, где мы идем.Тут стояли огромные морские корабли с тремя рядами весел. А исполинский двореццаря Амика возвышался вот там, где теперь другие корабли, двугорбые... Кораблипустыни!.. Шапка падала, когда пытался посмотреть на покрытую золотом крышу!