голодно, страшно и одиноко. Она и сама уже стала похожа на главное петроградское блюдо – воблу. Тело высохло, а глаза стали больше и бесцветнее. Фирменная отцовская синева меркла в ее глазах.

Наконец, в одну из мрачных ночей в конце марта раздался тихий стук в дверь, будто скребся загулявший кот. Нежданный гость явно хотел остаться для остальных жильцов дома незамеченным. Мариэтта вышла из комнаты, накинув шаль на ночную рубаху, когда Лёля уже открывала дверь. Горничная рассудила, что, если б пришли солдаты с обыском или грабежом, они бы так не деликатничали и не утруждали бы себя интеллигентным стуком.

На пороге стоял мужчина в штатском пальто. Потребовалось несколько мгновений, чтоб Мариэтта узнала в измученном, осунувшемся человеке своего молодого мужа.

XIII

Стоял ясный апрельский день, наполненный ароматом абрикосового цветения. Гриша сидел на деревянной веранде, отделанной ажурной резьбой, и читал газету, время от времени подставляя солнечным лучам свое лицо. Рядом пыхтел самовар. Григорий любовался чистой лазурью неба, пушистыми белыми облаками и бело-розовой шевелюрой цветущего сада. Эта пастораль сбивала с толку. Казалось, будто ничего жуткого вокруг и не происходит, будто вокруг мир да покой, как когда-то в Привольном. Разве что без привычных деревенских мух. Рай, да и только.

Очень скоро благостное настроение Григория было разрушено. Вера Федоровна вернулась домой после чаепития с новой приятельницей крайне взволнованной.

– Гриша, из Москвы прибыла какая-то комиссия!

– Любопытно. С какой же целью, позволь полюбопытствовать?

– Говорят, будут экспроприировать деньги и драгоценности…

– А, снова грабить… Какая у них, однако, скудная фантазия…

– Гриша, такие ужасы про Петроград рассказывают… нам здесь грех жаловаться! Господь с ними, с деньгами! Умоляю, не спорь с ними. Лучше отдадим им все, только бы тебя не забрали!

– На рожон не полезу, но и пресмыкаться перед этим оголтелым сбродом не стану!

Скоро большевики собрали всех бежавших из Петрограда и Москвы в Гранд-отеле.

– Граждане…, – на секунду член революционной комиссии замялся в поисках обобщающего слова для бывших сливок высшего общества – аристократов, фабрикантов и банкиров: – Граждане буржуи, за многие годы, да что там – столетия, эксплуатации трудового народа с вас причитается контрибуция в размере тридцати миллионов… Вы не выйдете отсюда, пока мы не соберем требуемую сумму. Поэтому поторапливайтесь! Принимаем золото, драгоценности…

– Керенками брать будете? – раздался голос из зала.

Члены комиссии коротко посовещались между собой.

– Керенки и царские рубли тоже принимаем.

– Удивительно! Царь им не угодил, а деньги его ничего, принимают, и кровь трудового народа с них не сочится, – ворчал себе под нос Елисеев.

В зале было душно. Некоторые дамы были на грани обморока. Григорию показалось, что он видел Матильду Кшесинскую. Она очень плохо выглядела, и вроде ее даже отпустил домой главный комиссар.

Вера Федоровна страшно переживала, что Гриша не сдержится, нагрубит, и его арестуют.

– У меня уже конфискованы все магазины и предприятия в Москве и Петрограде. Вы же из Москвы? – начал Елисеев, когда очередь дошла до него.

– Это не имеет значения…

– Значит, слышали про Елисеевский магазин, – Гриша знал, что магазин национализирован. Он получил известие от управляющего, Сергея Кирилловича, который сокрушался, что не смогли уберечь имущество владельца. Питерский магазин постигла та же судьба, как Кобылин не пытался сопротивляться.

Главный комиссар кивнул остальным членам комиссии, как бы подтверждая слова Елисеева.

– Это все, что у меня осталось, – Гриша достал из кармана небольшую пачку купюр. Он заблаговременно спрятал большую часть денег и драгоценности, поскольку обыски и грабежи стали рутиной жизни.

Похоже, комиссарам некогда было возиться с Елисеевым. Они приняли, что он предложил, и занялись другими кошельками, благо толстосумов в городке было достаточно. Григория Григорьевича с Верой Федоровной отпустили. Елисеевы вернулись домой, но нельзя сказать, что успокоились. Они продолжали жить, как на пороховой бочке, ежедневно ожидая стука в дверь.

В июне появилась надежда, что Кисловодск освободят казаки. По городу вихрем пронесся «волчий» отряд Шкуро. Однако скоро все стихло. Надежда сменилась разочарованием.

Через месяц по курорту разнеслась весть, что царская семья убита. Тогда никто не хотел верить в эту жуткую новость. Все надеялись, что большевики лгут, чтобы у людей, готовых восстать против их власти, не осталось символа прежней России. Позже по радио объявили, что часть семьи императора, которую держали под стражей в Алапаевске, была отбита и спрятана белогвардейцами. Это вселяло еще большую надежду на чудесное спасение государя и его близких.

Григорий Григорьевич получил весточку от Мариэтты. Она сообщала отцу, что Глеб вернулся. Выехать в Кисловодск они пока не могли. Мариэтта готовилась стать матерью и чувствовала себя преотвратительно. Дочь обещала, что они отправятся в путь, как только ей станет лучше, и прекратится постоянно мучающая ее тошнота.

Гришу в очередной раз неприятно поразила легкомысленность супруга Мариэтты. Он должен был не допустить этого. «Разве время сейчас для рождения детей? Не понятно, как самим выжить, а тут – ребенок!» – думал Елисеев. К тому же для Григория, Мариэтта сама еще была дитя. Он страшно переживал, что с ней что-то случится из-за этой беременности.

XIV

Григорий Григорьевич слышал, что в мае у него родился еще один внук. Но Сергей по-прежнему не желал общаться с отцом, поэтому Григорий старался не рвать себе душу, запрещая даже думать об отрекшемся от него сыне.

Рождение детей в голодном Петрограде действительно казалось безумием. У Верочки в этот раз не все шло гладко, требовалась медицинская помощь. К счастью, благодаря связям Гули и Александра Григорьевича, нашли хорошего врача, который успешно сделал ей кесарево сечение. На свет появился мальчик, которого назвали Вадимом.

Летом Вера объявила мужу, что поедет с детьми в Царское село. Ей казалось, что, если выехать из депрессивного, каменного города, станет немного легче. Кроме того, она не могла избавиться от мысли, что они своей возней мешают супругу работать. Серж не возражал. Он хотел отправить и Манефу вместе с женой, но та наотрез отказалась бросать своего любимца одного, хоть режь ее.

– А кто ж здесь кухарить и убирать будет?

– Уж я как-нибудь сам справлюсь! А вот Вере нужна помощь…

– Ишь чего удумали! Что ж она с двумя детями не управится? – в голосе Манефы проскользнула едва заметная нотка превосходства. В этом деле няне точно не было равных.

– Манефа, ну как ты можешь! Маме же ты с нами помогала.

– Так то ж время какое было… темное, прав своих не разумели… А нонче бабы сами все делают, у них это… как бишь его… равноправие!

– Манефа!

– С места не двинусь, разрази меня гром!

Сергей