Зоя не ответила, лишь повела бровью – амазонка ни перед кем отчитываться не собиралась, тем более перед Сашей.

– Она говорит, что ты обещала ей помочь…

– Я обещала – узнать!

– Узнала?

– Ты что, не видишь, что здесь творится? – казалось, Зоя сейчас швырнет в парня тяжелым пресс-папье.

– Я не могу вернуться к ней вот так, без вестей…

Зоя встала, достала из сейфа пачки листов со списками фамилий и швырнула их на стол перед Шурой.

– Списки расстрелянных. Ищи!

II

На почве увлечения востоком Сергей сдружился с ассириологом Шилейко. Сдружился в той степени, насколько гениальные люди в принципе могут дружить. А Вольдемар был именно гением, по крайней мере, многие считали его таковым. Иногда Шилейко приглашал Елисеева к себе в Шереметьевский дворец, в сырую, холодную, неуютную комнату с книгами на полу, где они пили кофе и увлеченно обсуждали искусство Востока. Сергея сложно было чем-то удивить, но Владимира Казимировича он слушал, едва не открыв рот. Тот, слегка рисуясь, делился планами перевести вместе с Гумилевым  эпос о Гильгамеше.

В один из таких визитов Сергей встретил у Шилейко даму. Ее четко-геометрическое каре и характерный нос с горбинкой не оставляли сомнений – это была Ахматова. Благодаря университетскому окружению Елисеев был знаком со многими выдающимися деятелями мира искусства, но не с небожителями. Казалось, они далеки, как зимние звезды. Кроме того, Сергей не следил за светской хроникой и понятия не имел, что ради Владимира Казимировича Ахматова рассталась с Гумилевым.

Анна Андреевна собиралась уходить, надевала шляпку.

– Аничка, рекомендую – Серж Елисеев.

– Володя много о Вас рассказывал… Вы и впрямь учились в Токио?

– Чистая правда, – Сергей поцеловал протянутую руку, не веря своему счастью: – Если б я знал, что Вам это интересно, захватил бы японскую гравюру в стиле укие-э … на память и в знак моего глубочайшего восхищения Вашим талантом.

– Как мило! – Ахматова взглянула на Елисеева внимательнее: – Непременно приносите в следующий раз или передайте с Володей.

– Ты на литературный вечер? – поинтересовался Шилейко.

– Я отказалась. Любовь Дмитриевна снова будет декламировать «Двенадцать». Вы читали? – обратилась она к Елисееву. Тот ничего не успел ответить, как она продолжила: – Коля считает, что Блок вторично распял Христа и ещё раз расстрелял Государя.

Сергей не решился бы возражать богам поэзии, даже если бы у него было другое отношение к поэме.

– Ты с ним виделась? – Вольдемар ревновал жену к Гумилеву, несмотря на то, что одержал победу в этом непростом соперничестве.

– Нет, – отрезала Анна Андреевна: – Блок помешался на своей «музыке революции». Представляешь, он отказался участвовать в «Утре России»!

Елисеев наслаждался каждой секундой непродолжительного общения с поэтессой, которая скоро оставила их с Шилейко. Ахматова активно участвовала в митингах в защиту политических заключенных. Вот и в тот вечер она отправилась на подготовку одного из таких мероприятий.

В начале сентября Сергею снова пришлось ненадолго уехать в командировку в Москву, не подозревая, что среди политических заключенных уже были его знакомые и даже родственники.

III

Шура внимательно вглядывался в фамилии расстрелянных людей, просматривая станицу за страницей. Он старался не думать о том, что еще несколько дней назад эти люди были живы и, что вся их вина заключалась лишь в принадлежности к другому, не рабоче-крестьянскому, классу. Саша пытался оставаться хладнокровным, объясняя себе жестокость молодой советской власти острой необходимостью, борьбой за существование. Однако с каждым новым именем росло осознание всей трагедии, постигшей его страну. Россия теряла цвет нации. Неужели о такой революции он мечтал?

Вдруг его будто ударило током, словно дотронулись до оголенного зубного нерва. Раньше он не знал, что написанные слова могут причинять физическую боль.

– Кобылин! Александр Михайлович Кобылин!– он уставился на Зою с недоумением: – Систематическая агитация против Советской власти?

– Что тебя удивляет? – в голосе Зои зазвенел металл.

– Это наш Кобылин? Компаньон отца?

– Возможно… – наивное удивление Шуры раздражало чекистку.

– Я знаю этого человека с детства…

– И поэтому он не мог агитировать против Советской власти?

– Это чушь какая-то! Возможно, он был против национализации. Что же мы теперь всех, кто не рад расстаться со своим имуществом, будем расстреливать?

– А что ты предлагаешь делать с врагами революции?

– Какой он враг? Он – талантливый человек. Да, заблуждавшийся насчет частной собственности. Но он бы постепенно осознал…

– А пока он бы примкнул к каким-нибудь анархистам и убил бы очередного нашего товарища! Этого ты хочешь?

Шура смотрел на девушку с плохо скрываемым ужасом. Как она могла так цинично говорить об убитом Кобылине? Да, в те дни люди гибли, как мухи, и человеческая жизнь потеряла всякую ценность, но это было впервые, когда он столкнулись с расстрелом близкого человека. Он пытался разглядеть в Зое хоть каплю сочувствия, но не видел ничего, кроме холода и раздражения, от которых у него сводило зубы. Саша вдруг прозрел. За обликом роковой революционерки скрывалось зловещее, кровожадное чудовище. Безобразное лицо революции! Он хотел сейчас же уйти, но оставалось еще несколько страниц. Нужно было убедиться, что Глеба нет в этих списках.

Зоя вырвала у него оставшиеся листы и, пересмотрев несколько из них беглым взглядом, нашла ту страницу, которую искала. Она положила ее перед Шурой и ткнула пальцем – Глеб Николаевич Андреев-Твердов расстрелян как активный враг советской власти.

Вчера Саша целовал ее губы, а она знала, что муж его сестры убит, знала, что ребенок Мариэтты родится без отца, знала и ничего не сказала. А самое страшное, она искренне и фанатично поддерживала весь этот террор, все расправы над невинными людьми, все это безумие. Шура ясно осознал, что, если б Зое завтра нужно было пристрелить его, она бы даже не колебалась. Кто он для нее? Отброс! Сын классового врага!

Саша молча встал и пошел к выходу. Тяжелые ноги едва слушались, как будто на них были кандалы или пудовые гири.

Зоя, как хорошая охотничья собака, чувствовала его страх. Как же она презирала его в ту минуту.

– Слизняк! – бросила она ему в спину: – А хочешь знать, что сделали с Фанни Каплан? Ее расстреляли и сожгли в бочке из-под смолы! Теперь распускай свои буржуйские нюни, трус!

IV

Шура вышел из ЧК и несколько секунд не мог сообразить, что делать. Надо было как-то сообщить страшное известие сестре. Но ноги отказывались идти в сторону дома Мариэтты. Саша направился к Сергею. Старший брат был опытнее в таких вопросах. Он должен был сообразить, как преподнести горькую весть.

Он столкнулся с Верочкой у двери. Она только вернулась из