Мне пришло в голову одно соображение:

– Так, значит, если Гален был очарован, то он невлюблен, то есть не любит по-настоящему?

Они обменялись пораженными взглядами и кивнули одновременно.

– Может, кто-то из молодежи поспорил бы, – сказалХолод, – но да, так и есть.

Я попыталась представить своего славного, нежного Галена вобъятиях другой и не почувствовала сожаления. Мне даже спокойней стало примысли, что кольцо когда-нибудь отыщет ему половинку, так что он не будетгрустить обо мне.

Я улыбнулась.

– Почему ты улыбаешься? – спросил Дойл.

– Потому что эта мысль не причиняет боли. – Яподошла к ним и притронулась кончиками пальцев к лицам обоих. – Мысльпотерять вас двоих... вот это как рана в сердце.

Я приложила ладони к их щекам, постаравшись, правда, некоснуться лица Холода кольцом. Я хотела прикасаться к ним без вмешательствамагии. Кожа Дойла была теплее, чем обычно у людей, – так все время было стех пор, как к нему вернулись способности оборотня. Кожа Холода была чутьхолодней, чем у людей. Так бывало не всегда, но он часто казался холодным наощупь. Я впервые заметила это в Лос-Анджелесе, после того, как и он благодарячаше обрел часть своей божественности.

Я прикасалась к ним обоим – жару и холоду, свету и тьме – идумала, существует ли в волшебной стране мужчина, который заставит меня забытьих и обратить к другому ослепленные любовью глаза. Я дорожила любовью, которуюмы по кирпичику выстроили за недели и месяцы. Это потребовало усилий и доверия,и я понимала, что умри вся магия в мире – и я все равно буду их любить. А послесегодняшнего вечера я была уверена, что и они любят меня так же сильно.

Я сдвинула их головы, пока они не соприкоснулись и я несмогла поцеловать обоих одновременно. Я нагнулась к ним, лицом между их лиц. Ипрошептала правду в шелк волос Холода и в жар кожи Дойла:

– Чтобы вы оставались в моей постели на всю мою жизнь,я бы пожертвовала страной, троном... Всем, что я есть, и всем, чем могу стать.

Дойл первым взял мою руку, но Холод немедленно последовалпримеру, и они потянули меня к себе, обернули своими телами, прижали к себекрепко и надежно. Дойл шепнул мне в макушку:

– Если бы был кто-то другой, достойный трона, я бы тебене препятствовал.

Он прижался щекой к моим волосам. Его объятие было неистовымпочти до боли.

– Я продал бы жизнь за запах твоих волос на моейподушке, но я слишком долго служил этому двору, чтобы отдать его Келу.

Руки Холода гладили мое тело, бездумно скользили по бедрамниже края трусиков, которые я успела надеть.

– То, что рассказывают стражницы Кела... – Онвздрогнул, я ощутила его дрожь кожей.

Я немного отодвинулась, чтобы видеть их лица.

– Я думала, они слишком его боятся, чтобы болтать. Дойлпритянул меня снова, но повернул так, что я полусидела-полулежала у них наколенях.

– Кое-кто из гвардии Кела имеет доступ к людскимгазетам и журналам, – сказал он. – Они обратили внимание, что твоистражи проводят время гораздо приятнее, чем Вороны королевы или Журавли принца.

– Я никак не могу привыкнуть к тому, что их называютЖуравлями. Это птицы моего отца, имя его гвардии.

– Многие из них и были раньше гвардейцамиЭссуса, – заметил Холод. Он держал мою руку в ладони. – Их простоотдали Келу после смерти Эссуса.

– А у них был выбор? – спросила я. Меньше всего досих пор я волновалась о стражах моего отца, потому что разве они не предалиего? Разве не они допустили его смерть? Теперь я подумала, сколькие из нихотказались бы от клятв королевских гвардейцев, если бы им дали такуювозможность.

Дойл погладил меня по щеке, привлекая к себе внимание.

– То, что ты послала вчерашней ночью за всеми стражами, подвигло кое-кого из пташек Кела заговорить с нами о своей жизни.

– Почему именно это развязало их языки?

– Твой поступок показал, что ты заботишься обо всехсвоих людях, не только о тех, кто тебе нравится. Такой заботы Журавли не виделимногие годы.

Я почувствовала спиной, как Холод передернулся ототвращения.

– Я думал, что нам достаточно пришлось вынести от руккоролевы, но... – Он покачал головой: – Но такое...

– Нам нельзя отдать ему двор, Мередит, – повторилДойл. – Думаю, он действительно безумен.

– Заключение и пытки дела не поправят, – сказалая.

– Верно, – согласился он.

– Расскажи ей все, – посоветовал Холод.

Дойл вздохнул.

– Ты помнишь, что королева разрешила одной из женщинКела утолить его жажду?

Я кивнула:

– Да, и той же ночью последовали покушения на мою жизньи жизнь королевы.

– Вот именно, и мы не уверены, что приказы отдал Кел.Возможно, так решили верные ему в отчаянной попытке спасти его раньше, чем онобезумеет настолько, что скрыть это уже ни от кого не удастся.

– Ты думаешь, что сидхе откажутся ему подчиняться?

– Если он попытается обращаться с двором, как со своейстражей, – да.

Я поглубже забилась в меха, кожу и в тепло их тел.

– Что он с ними делал?

– Нет, Мередит, – ответил Дойл. – Может быть,позже, когда у нас образуется избыток времени и до сна будет еще далеко. Это неиз тех историй, что рассказывают на ночь.

– Мы расследуем убийство. Можешь поверить, до кроватимы доберемся не скоро, – сказала я.

– Сейчас тебе нужно знать одно: ты стала для негонавязчивой идеей.

– Идеей в каком смысле? – спросила я.

Они обменялись взглядами. Дойл покачал головой. Но Холодсказал:

– Она должна знать, Дойл.

– Ну так скажи ей сам. Почему всегда я должен сообщатьтакие новости?

Холод моргнул и постарался не выдать свои – и мои – мысли.Мы и не подозревали, что Дойлу не нравится сообщать дурные вести. Он был Мракомкоролевы, а мрак в полном спокойствии нашептывает жуткую правду – или, вовсяком случае, кажется, что в спокойствии. Недавняя вспышка словно сдернула сДойла какую-то часть его сущности.

– Как угодно, – сказал Холод и посмотрел наменя. – Кел назвал одну из женщин своей гвардии твоим именем и поклялся,что раз уж его мать так хочет, чтобы ты забеременела, то причиной тому будетего семя.

Я смотрела в его красивое лицо и хотела спросить, не шутитли он, но понимала, что не шутит. Теперь уже меня передернуло.

– Лучше умереть.

– Не уверен, что это тебя от него избавит, – тихосказал Дойл.