Поэтому Питер не колебался: зажав записку между большим иуказательным пальцами, он съел ее.

Я думаю, вам уже понятно, каким образом Питер намеревалсябежать, потому что вам известно больше, чем Пейне. Но пришла пора рассказать обэтом подробнее. Он хотел использовать нитки из салфеток, чтобы свить веревку. Язнаю, многие из вас рассмеются, услышав это.

«Нитки из салфеток, чтобы спуститься с высоты триста футов!— скажут они. — Или ты, сказочник, сошел с ума или Питер!» Ничего подобного.Питер отлично знал высоту Иглы и знал, что нельзя брать из каждой салфеткислишком много ниток. Какая-нибудь прачка может заметить это, сказать подруге, итак это дойдет до… Бесона. Питер не боялся: тупой сторожевой пес.

Дойдет до Флегга.

Флегг убил его отца…

…и Флегг наблюдает за ним.

Конечно, Питер думал о многом: о затхлом запахе салфеток, отом, кто удаляет с них гербы, — один человек или новый для каждой партии. Нобольше всего он думал о том, сколько ниток брать из каждой салфетки. Наконец онрешил задачу.

«И все равно, — скажете вы, — разве можно сплести из нитокверевку, достаточно прочную, чтобы выдержать сто семьдесят фунтов? Нет, похоже,что ты шутишь!» Но те, кто так думает, забывают про кукольный дом… — и проткацкий станок в нем, такой маленький, что отлично мог ткать нитки из салфеток.Из него убрали нож для обрезки ткани, но все остальное осталось и работало.

Так кукольный дом, который еще тогда, много лет назад, непонравился Флеггу, стал теперь единственной надеждой Питера на спасение.

Нужно быть более искусным рассказчиком, чем я, чтобыповедать о пяти годах, которые провел Питер на вершине Иглы. Он ел, спал,смотрел в окно на город; он молился на ночь; он видел сны о свободе. Летом вего камере было жарко, зимой холодно.

Второй зимой он заболел гриппом и едва не умер.

Он лежал в жару под тонким одеялом, непрерывно кашляя.Сначала он боялся в бреду проговориться о веревке, спрятанной между двухнеплотно уложенных камней в восточной стене спальни. Летом, когда ему сталохуже, веревка казалась ему уже ненужной. Он думал, что умирает.

Бесон и его подручные тоже так думали и ждали этого. Однаждыночью, когда за окном бушевала буря, Питеру в бреду явился Роланд. Принц былуверен, что отец пришел забрать его в Далекие Поля.

«Я готов, отец! — крикнул он. — Пошли!»

«Еще рано, — ответил отец… или призрак… или кто бы то нибыл. — Тебе еще многое нужно сделать».

«Отец!» — закричал Питер изо всех сил, и тюремщики внизузамерли, уверенные, что дух короля Роланда явился, чтобы утащить Питера в ад. Вту ночь они больше не пили, а наутро один из них отправился в церковь, вновьобратился к вере и впоследствии даже стал священником. Его звали Корран, и ярасскажу вам о нем в другой раз.

Питер на самом деле видел духа — но был ли то настоящийпризрак его отца, или он родился в его воображении, я не могу сказать.

Голос Питера стал тише; стражники больше ничего не слышали.

«Здесь так холодно… а мне жарко».

«Бедный мальчик, — сказал отец. — Ты пережил тяжелыеиспытания, и это еще не конец. Но Деннис узнает…» «Что узнает?» — спросилПитер. Его щеки горели, но лоб был бледным, как свечка.

«Узнает, куда ходит во сне лунатик», — прошептал отец ивдруг исчез.

Питер провалился в обморок, который перешел в крепкий сон, иво сне болезнь отступила. Юноша, который весь последний год делал по шестьдесятнаклонов и сто приседаний по утрам, проснулся на следующее утро слишком слабым,чтобы сделать это… но он снова был здоров.

Бесон и его подчиненные были разочарованы, но с тех порпредпочитали не подходить к Питеру близко.

Это облегчило его работу. Но ненамного.

Я не в силах рассказать вам о бесконечном, изматывающемтруде Питера. Многие часы, иногда с паром, выдыхаемым изо рта, иногда сльющимся по лицу потом, всегда в страхе разоблачения, в одиночестве,сопровождаемый лишь невеселыми мыслями и почти абсурдными надеждами, он ткал иткал. Я многое могу рассказать, но невозможно передать чувство этих долгихчасов, дней, недель, в течение которых время, казалось, остановилось. Об этоммогли рассказать только великие мастера, искусство которых давно умерло.Пожалуй, единственным, что зримо свидетельствовало о прошедшем времени, былаборода Питера. За 1825 дней она стала длинной и пушистой, доходя до серединыгруди, и, хотя юноше был только двадцать один год, в ней кое-где серебриласьседина. Не росла борода только там, где ноготь Бесона оставил шрам.

Питер брал каждый раз лишь по пять ниток из каждой салфетки— пятнадцать в день. Он складывал их под матрас, и за неделю у негонакапливалось сто пять. Каждая нитка была длиной около двадцати дюймов.

Первую веревку он свил за неделю после того, как получилдомик. Пользоваться станком в семнадцать лет было не так легко, как в пять; ктому же, он сильно нервничал. Если бы его застали за работой, он сказал бы, чтосплетал нитки ради забавы… если бы они поверили. Он убедился, что станокработает, когда из другого его конца выполз первый тонкий канатик. После этогоон стал работать быстрее, нажимая ногтем большого пальца на ножную педаль.Иногда станок поскрипывал, но скоро разработался и ткал так же хорошо, как вдетстве.

Но веревка получалась очень тонкая, не больше четверти дюймав диаметре. Питер связал ее концы и подергал. Веревка не рвалась. Так и должнобыть — салфетки ткали из лучшего хлопка. Он подергал сильнее, пытаясьопределить, какой груз веревка может выдержать.

Веревка держалась, и он почувствовал, как растет в немнадежда. Он вдруг вспомнил Иосифа.

Это Иосиф, главный конюший, рассказал ему о таинственномявлении, называемом «перегрузкой». Это было летом, и они смотрели, какгромадные андуанские быки тянут камни для новой рыночной площади. На спинекаждого быка восседал потный, ругающийся погонщик. Питеру тогда былоодиннадцать, и он подумал, что это зрелище лучше любого цирка. Иосиф показалему на кожаные удила на головах быков, к которым были привязаны цепи, держащиекамни. Он сказал, что необходимо точно рассчитывать, сколько весит каждыйкамень.

«Потому что если они слишком тяжелые, бык может пораниться»,— сказал Питер. Это был не вопрос — ему казалось, что это очевидно. Он жалелбыков, волокущих каменные плиты.

«Нет, — Иосиф зажег огромную сигару, чуть не спалив себенос, и глубоко затянулся. Ему всегда нравилось общество юного принца. — Нет!Быки не так глупы. Люди думают так из-за того, что они такие послушные испокойные. Это больше говорит о людях, чем о быках. Пока бык может тащитькамень, он тащит; когда не может, останавливается и стоит, сколько его не бей.Нет, быки совсем не глупы».