Президенту надоело пребывать в неведении идовольствоваться теми крохами, которые Войлз находил нужным скармливать ему.Глински тоже давал ему какие-то крохи, и, таким образом, он должен былдовольствоваться этими щедротами. Он не знал ничего по сравнению с ними.Хорошо, что у него был Коул, который перелопачивал их бумаги, все держал впамяти и заставлял их быть честными.

Он устал от Коула тоже. Устал от егобезупречности и неутомимости. Устал от его блеска. Устал от его склонностиначинать день, когда солнце находится где-то над Атлантикой, и планироватькаждую минуту каждого часа до тех пор, пока оно не окажется над Тихим океаном.Затем он соберет целый ящик накопившейся за день макулатуры, отвезет ее домой,перечтет, расшифрует, заложит в память, чтобы, вернувшись через несколько часовназад, извергать из себя эту ужасную скукотищу, которую он только чтопроглотил. Когда Коул уставал, он спал пять часов в сутки, обычно же его сондлился три-четыре часа. Каждый вечер он уходил из своего кабинета в западномкрыле в одиннадцать часов и по дороге домой все время читал на заднем сиденьелимузина. Затем, когда лимузин только-только успевал остыть, он уже ждал его,чтобы ехать обратно в Белый дом. Он считал грехом прибывать на службу послепяти утра. И если он мог работать по сто двадцать часов в неделю, то всеостальные должны были работать хотя бы по восемьдесят. Он требовал восьмидесяти.После трех лет никто в администрации не мог упомнить всех уволенных Коулом зато, что они не вырабатывали по восемьдесят часов в неделю. Такое случалось неменее трех раз в месяц.

Счастливее всего Коул бывал по утрам, когдаперед встречей с Войлзом обстановка накалялась докрасна. В последнее время,особенно в последнюю неделю, во время этих встреч улыбка не сходила с его лица.Он стоял у стола, просматривая почту. Президент был занят газетой. Рядомсуетились два секретаря.

Президент взглянул на него. Безупречный черныйкостюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, слегка сальные волосы надушами. Он устал от него, но смирился с этим, когда кризис миновал и он смогвернуться к гольфу, а Коул занялся деталями. Он сказал себе, что в тридцать семьлет у него было столько же энергии и выносливости, хотя где-то чувствовал, чтопокривил душой.

Коул щелкнул пальцами, посмотрел насекретарей, и те с радостью выскочили из Овального кабинета.

— И он сказал, что не будет появляться, еслиздесь буду я. Вот умора! — Коула это явно развлекало.

— Я не думаю, что он тебя любит, — сказалпрезидент.

— Он любит тех, кого может подмять под себя.

— Я полагаю, что мне надо быть с ним паинькой.

— Давите на него что есть мочи, шеф. Он долженотступиться. Эта версия до смешного слаба, но в его руках она может статьопасной.

— Что насчет студентки юридического колледжа?

— Мы проверяем. Она, похоже, осталасьневредимой.

Президент встал и потянулся. Коул перекладывалбумаги. Секретарь по селектору объявил о прибытии Войлза.

— Я пойду, — сказал Коул.

Он будет слушать и наблюдать из другого места.По его настоянию в Овальном кабинете были установлены три внутренние видеокамеры.Мониторы стояли в маленькой запертой комнате в западном крыле здания.Единственный ключ находился у него. Сержант знал об этой комнате, но пока несмог попасть в нее. Пока. Видеокамеры были не видны и предположительно являлисьбольшим секретом.

Президент чувствовал себя лучше, зная, чтоКоул наблюдает за происходящим. Он встретил Войлза у дверей, крепко пожав емуруку, и проводил до дивана, для того чтобы немного по-дружески поболтать передсерьезным разговором. На Войлза это не произвело впечатления. Он знал, что Коулбудет подслушивать. И подглядывать.

Но под влиянием момента он снял свой френч иположил на стул. Кофе он не хотел.

Президент закинул ногу на ногу. На нем быланадета коричневая кофта, олицетворяющая образ доброго дедушки.

— Дентон, — сказал он мрачно. — Я хочуизвиниться за Флетчера Коула. Он недостаточно тактичен.

Войлз слегка кивнул. «Ты глупый ублюдок. Вэтом кабинете столько проводов, что можно поубивать током половину всехчиновников в Вашингтоне. Коул сидит где-то в подвале и слушает твои слова оботсутствии у него такта».

— Может быть, он осел? — пробурчал Войлз.

— Может быть. Я действительно долженприсматривать за ним. Он очень способный и действует напористо, но иногдачересчур.

— Он подонок, и я скажу ему это в лицо. —Войлз посмотрел на вентиляционное отверстие над портретом Томаса Джефферсона,где была спрятана камера.

— Ну что ж, я сделаю так, чтобы вы невстречались, пока не будет закончено это дело.

— Сделайте милость.

Президент медленно пил кофе и раздумывал надтем, что сказать дальше. Войлз не отличался разговорчивостью.

— Окажите услугу.

Взгляд Войлза был колючим и неподвижным.

— Да, сэр.

— Мне надо, чтобы с этим делом о пеликанахбыло покончено. Это дикая идея, но в нем что-то упоминается обо мне вроде бы.Насколько серьезно вы относитесь к нему?

Вот это была потеха. Войлз с трудом сдерживалулыбку. Его шутка срабатывала. Господин президент и его величество Коул доужаса были напуганы делом о пеликанах. Они получили его поздно вечером вовторник, протряслись над ним от страха всю среду, а сейчас, в предутренние часычетверга, на коленях умоляли прекратить расследование этого дела, неподозревая, что это всего-навсего шутка.

— Мы ведем расследование, господин президент.— Это была ложь, но откуда им знать. — Мы отрабатываем все версии, всех подозреваемых.Я бы не направил его вам, если бы не относился серьезно.

Морщины на загоревшем лбу президента поползлидруг на друга, и Войлзу захотелось рассмеяться.

— Что вам удалось узнать?

— Не много, но мы только приступили. Мызаполучили его менее сорока восьми часов назад, и я выделил четырнадцатьагентов в Новом Орлеане, для того чтобы они начали копать. Все это обычнаяпрактика.

Ложь прозвучала так натурально, что он почтиуслышал, как у Коула перехватило горло.

Четырнадцать. Это был такой удар ниже пояса,что он быстро выпрямился и поставил чашку на стол. Четырнадцать фэбээровцев,сверкающих там значками и задающих вопросы. Осталось лишь ждать, когда это деловыплывет наружу.