Руфи не понравился его смех. Как бы вотместку, она подумала, что рисунки Эгона Шиле это совсем не то, что Майкловыстатуи. Линии Шиле все, изображенное им, делают живым. Они заставляют людейоживать, вставать с бумаги и идти в мир.

А ведь она и сама могла бы послужить модельюмногим картинам. Неожиданно она услыхала вопрос Майкла. В смысле его словнельзя было усомниться.

— Model? Jorgen, or somebody, must be with us,if you like…[12]

Руфь залилась краской и отвернулась, не зная,что ответить. Он показал на альбом и повторил свой вопрос. Она отрицательнопокачала головой, не поднимая на него глаз. И тут же поняла, что ей хотелось быпозировать ему. Хотелось, чтобы ее увидели. Хотелось стать той, котораязаставила бы Майкла рисовать людей такими же живыми, какими рисовал их Шиле.Если бы она была не здесь! А в каком-нибудь городе. В другой стране. Там бы онамогла сказать: «Рисуй меня! Пиши! Смотри на меня!» Ей стало трудно дышать. Онасразу заторопилась и пошла к двери. Майкл что-то сказал ей вслед. Наверное,извинялся. Не надо сердиться, у него и в мыслях не было обидеть её. Онакрасивая. Ему хочется написать красивую картину. Руфь поняла каждое слово, ноне подала виду. Не обернулась. Не посмотрела на него.

Дома, когда Руфь уже легла, ее начало трясти.Она встала, подошла к тусклому зеркалу, висевшему над умывальником, и сталаразглядывать свое лицо.

Он сказал, что я красивая, думала она.

Ночью она стояла на пустоши высоко на склоне,откуда открывался вид на море и на берег. И тут с облаков по старомупароходному трапу спустился Бог. Он встал перед ней, лицо его скрывали облака.Опустив вниз глаза, Руфь обнаружила, что из стоптанных сандалий Бога торчатголые пальцы Майкла. Ногти на ногах были слишком длинные и не совсем чистые. Ейзахотелось сказать ему про ногти, но она не могла вымолвить ни слова. В руках уБога была старая школьная грифельная доска.

— Рисуй! — сказал Бог и показал ей на своиноги.

Потом небо потемнело, и она осталась одна сгрифельной доской. Доска была такая тяжелая, что Руфь поставила ее на землю,прислонив к единственному росшему там дереву. Она знала, что ей надо найтидорогу, вот только куда? Пока она пыталась вспомнить, с какой стороны онапришла сюда, чтобы пойти в противоположном направлении и попасть туда, куда нужно,послышался треск. Руфь сразу поняла, что это доска. Она не видела ее, но былослышно, что доска упала в какую-то пропасть. Руфь решила идти прочь от этогозвука, а то она тоже упадет в пропасть, потому что разбила доску, данную ейБогом. Однако не могла слипнуться с места. Ее ноги словно приросли к зеленойтраве.

Руфь проснулась, дрожа от страха. Одеяловалялось на полу. Она выглянула в маленькое треугольное окошко. Сквозь струидождя можно было различить крышу и печную трубу дедушкиного домишка. С морянаползал туман. Окрестности плавали в тумане, словно в белой пушице.

Она подошла к старому зеркалу. Темные пятнапортили его поверхность. Что в ней увидел Майкл? Она видела в зеркале толькосвои широко открытые глаза.

Заметил ли он, что она дрожала? Нет. Оначувствовала трепет во всем теле. Но отражение в зеркале было неподвижно. Онаподошла к своему платью, лежавшему на стуле. Скрипнули половые доски, и онаподумала, что не следует ходить по ночам.

Она надела клетчатое летнее платье и поверхнего джемпер. Спустилась босиком по лестнице и выскользнула из дома. По мокройтраве она обошла лесок и большие валуны рядом с бабушкиным картофельным полем.Миновав скалу, она побежала по берегу. Никто не должен был ее видеть.

При приближении Руфи собака тихонько заворчала.Майкл показался в дверях, прикрываясь рубашкой. Увидев, что он голый, Руфьрастерялась. Она никогда не видела голого мужчину, даже прикрывшегося рубашкой.

Он отступил в тень и шепотом сказал:

— Заходи.

Поскольку Руфь приняла решение еще дома и ужестояла на каменном крыльце дедушкиного домишка, было бы глупо сейчасповернуться и убежать. Майкла, по-видимому, не смущала его нагота. Ведь онвидел много обнаженных статуй в Риме и много альбомов по искусству.

Руфь вошла в комнату. Что делать дальше, онане знала. Она быстро закрыла и открыла глаза. Слишком быстро. Он стоял передней, но она не смела позволить себе увидеть его. Взгляд ее притягивался вниз, кего пальцам на ногах.

Майкл бросил рубашку на постель и молчазакурил трубку. Не глядя на нее, он ходил по комнате и сосал трубку. Этодлилось бесконечно. Руфь вдруг заметила, что плачет. Плачет беззвучно, ей былоужасно стыдно.

Он сел к столу и что-то тихо сказал. Руфь неразобрала. Кажется, он хотел ее утешить. Она провела рукой под носом, потом повсему лицу.

Когда он встал и подошел к ней, онапочувствовала опасность. Страшную опасность. И отпрянула от его руки. Но онвдруг словно проснулся и быстро отошел к столу с красками. Через мгновение унее в руках оказался альбом для набросков и уголь.

Майкл зажег обе керосиновые лампы, поставилпосреди комнаты стул и поманил ее, как будто сказал: «Иди сюда». Он этого непроизнес, только кивнул ей и сел возле окна.

Руфь вошла к нему в картину. Очерченный светомкруг обескуражил ее, она зажмурилась и отступила назад, чтобы . крыть лицо.Нерешительно придвинула к себе стул. В руке у нее был уголь. Рука дрожала Онаподняла глаза. Майкл протянул к ней руки ладонями вверх, словно говоря: «Вот я.Бери! Пользуйся!»

И вдруг она увидела все его глазами. Бедра. Втени то, что было между ногами. Нереальное, но отчетливое. Плечи, бороду.Вьющиеся на груди волосы. Тени на лице. Он поднял трубку и улыбнулся Руфи.

Платье промокло, пока она бежала под дождем.Ноги тоже. Ее знобило. Проводя первые, нерешительные линии, Руфь чувствовала,что вся покрылась гусиной кожей. Пальцы судорожно сжимали уголь. Но рукаповиновалась ей. Она была Руфью, и вместе с тем не была ею. Все как будтоперестало существовать. Майкл сидел неподвижно и был реален только для еелиний. И в то же время он был единственным реальным в этой комнате.

Через какое-то время он встал и подошел, чтобыпосмотреть на ее рисунок. Руфь протянула ему альбом. Он склонил голову набок.Между бровями залегли складки. Он поднес блокнот к свету и удовлетвореннокивнул:

— Good! Very, very good."[13]

Потом стал показывать и объяснять. Оперспективе и расстоянии. Руфь кивала, ей захотелось тут же все исправить. Ноон покачал головой. Нет. В другой раз. И продолжал объяснять, словно все было впорядке вещей. Словно он не стоял перед ней голый. Кое-что она понимала, но невсе. Он стоял слишком близко и был голый. В комнате было холодно, даже одетойРуфи было холодно. Но щеки ее пылали. Почему он не оденется? Ведь она ужекончила рисовать? И ей надо идти.