— Да, — согласилась я, блистая латынью, — юстиция нон пенисканина.

На дачу мы вернулись под утро. Катерина и Виктор видимоспали, потому что в столовой было пусто, и за холодильником никто не сидел.

Иванова простить мне не могла дружбы с Власовой, ругалась икультурно и нецензурно, густо засеивала мою душу зернами сомнений и убедила-таки,что Таточка убийца. Какое-то время я цеплялась за отсутствие следов убийства,но Иванова сказала:

— Современная фармацевтика научилась отправлять к праотцамсовершенно здоровых людей.

После этого я сдалась и все силы бросила на борьбу ссовестью. Пока Иванова пыхала “Кентом”, я мыкалась по закоулкам памяти, изрыгаягромы и меча молнии в адрес Власовой.

— Она первый подозреваемый, не забывай, и от встречи сментами не уйдет, — успокоила меня Иванова.

— Это ты забыла кто ее муж, — демиург местного общества, —не согласилась я и от души пожелала Власовой всех благ на том свете.

— Этого демиурга тоже можно прищучить, когда речь идет обубийстве. Ефим Борисович совсем не последний человек в городе. Он и не такимдемиургам кое-что удалял. Двух часов тебе на сон хватит?

— Не хватит, а что?

Иванова вздохнула, потерла виски. Вокруг ее красивых молодыхглаз собрались морщины. Лишь в тот миг осознала я как ей нелегко.

— Поедем в Ростов, — сказала она. — Попытаюсь подготовитьмоего бедного Фиму, а ты подлую Власову разыщи. Узнай чем она дышит. … Не знаю,может и ошибаюсь, но сердце подсказывает: ее рук это дело. Останься Вера жива,вмиг твоя стерва всего лишится. А она привыкла к сладкой жизни.

— Не моя она стерва, — с обидой ответила я. — Но мотивсерьезный, только слишком уж все очевидно. Кроме Власовой не могло быть уВерочки врагов. Неужели Тата рискнула?

— Правильно, подумай над этим. И почему она вызвала вквартиру тебя, тоже подумай, а я пока вздремну, но смотри, через два часаразбужу, — и Иванова отправилась к себе.

Я пыталась уснуть, но в голову лезли мысли о том, что жизньмоя стала чрезвычайно насыщенна. При этом возникали опасения не отразится лиэто на ее продолжительности. Сначала вор, потом дом, Владимир, Тата… Боже,сколько загадок, ну разве тут уснешь?

Я поплелась в столовую. Катерина уже проснулась, была свежаи радостна, напевала “а нам все равно” и жарила картошку с грибами.

— Ну как, жива дочь Борисыча? — весело поинтересовалась она,словно речь шла, к примеру, о каких-то тараканах.

Хотя, я не права, к тараканам Катерина относится значительносерьезней, вскакивает с постели по ночам и бежит в столовую посмотретьдостаточно ли они сыты ее отравой, разложенной по углам.

— Верочка мертва, как и было сказано выше, — ответила я,дивясь Катерининой беззаботностью. — У нее уже гипостатическая имбибицияначалась.

Катерина мигом забыла про картошку.

— Что это, “бибиция”? — затравленно глядя спросила она.

— Умрешь — узнаешь, — пообещала я.

Катерина испуганно перекрестилась, уронила свои стокилограммов на стул, бухнула бюстом по столу и, охая, закатывая глаза ипричитая “ай, господи, ай, господи”, ударилась в воспоминания. Я сообразила,что могу выслушать как хоронили всех ее соседей и даже их родню, если непресеку это устное творчество в его истоках.

— Вот-вот проснется Иванова и запросит жрать, а у тебя тамчто-то горит, — сказала я, кивая на картошку.

— Ой, и точно! — вскочила Катерина и сообщила мне в спинууже от плиты, ловко орудуя в сковороде ложкой: — Ефим Борисыч болен сердцем.Дочь его любимица, уж он нам про нее порассказывал. Жаль его. Может загнутьсястарик. А как же она умерла?

— И я хотела бы знать, — ответила я, прислушиваясь кскворчанию картошки.

— И ребеночек остался. Вот горе так горе… — слезливозаключила Катерина, неожиданно взвизгнула и с хохотом закричала: — Ай, мамочка!Да уйди же ты черт! Вот пахабник!

Я оглянулась в твердой уверенности, что несчастная тронуласьумом, но увидела Виктора, с хитрой улыбочкой покидающего подол жены.

— Подкрался, подлюка, сзади, — стыдливо зарделась Катерина.— И не к месту радуешься. Слышал, дочь Борисыча умерла.

Виктор погас.

— Что, правда?

— Увы, да, — вздохнула я.

— Что тут скажешь, горе, — смущенно промямлил Виктор ипобрел в ванную, стесняясь своего счастья.

— В командировку сегодня, — не скрывая радости, кивнула намужа Катерина.

— Все проснулись? — прогремела за нашими спинами Иванова.

— Сейчас будем завтракать, — успокоила ее я.

Вид она имела неважный. Лицо отекло, а под глазамирасплылись черные круги. Мы с Катериной притихли. Катерина испуганно ушла сголовой в картошку, а я демонстрировала повышенный интерес к своим облупившимсяногтям.

Иванова присела к столу и задымила сигаретой.

— Едем? — спросила она у меня, после тягостного молчания.

— Едем, — торопливо подтвердила я.

— Тогда пойду почищу плащ. Вчера влезла в какое-то говно.

И со словами “грехи наши тяжкие” Иванова удалилась к себе.

— Жалко бабу, — шепнула Катерина, водворяя сковороду скартошкой на стол. — Ей больше всех достанется. Видела как почернела?

— Видела, — кивнула я. — Только почему ей больше всех?

— Ну как же, похороны организовывать ей. У Моргуновродственников нет. Жена его детдомовская, а у Борисыча все перемерли.

Я не знала об этом, но в любом случае несомненно было одно:Иванова, как Чапаев, всегда и везде впереди на лихом коне. Значит и похороны наней.

Глава 16

После легкого завтрака (аппетит как рукой сняло) мыотправились в Ростов. Власовой я по настоянию Ивановой позвонила с “мобильника”еще в дороге. Тата уже не спала и, как ни странно, обрадовалась мнечрезвычайно.

— Можешь приехать прямо ко мне? — спросила она.

— А муж твой?

— Я же говорила: в командировке.

Иванова делала мне знаки, толкала в бок и шипела:“Соглашайся.”

— Хорошо, — сказала я. — Еду.

Власова жила на Пушкинской неподалеку от мединститута,поэтому колесить по городу не пришлось. Убитая Иванова отправилась на кафедру,а я отдалась на растерзание Власовой.