художественно-учебных мастерских, куда поступила на курс Петрова-Водкина.

– Шура, что случилось? На тебе лица нет!

– Серж дома?

– Нет, его нет…

– Я подожду.

– Он в Москве. Приедет на следующей неделе, – Вера видела, что произошло что-то ужасное: – Шура, говори уже или меня сейчас удар хватит! Что-то с Гулей? С Петей?

– Глеба расстреляли…

Женщина только всплеснула руками и закрыла рот, чтобы невольный вскрик не испугал никого из домочадцев. Хоть они с Мариэттой и не общались из-за попыток той навести мосты с отцом, Вера знала, что девушка ждала ребенка. Какой удар для будущей матери!

– И Кобылина! – из глаз Шуры брызнули слезы. Все напряжение, которое он пытался сдержать, вырвалось наружу. Раньше он никогда не задумывался, как много Александр Михайлович значил для него. Просто Кобылин был всегда. Он был человеком из детства, был частью когда-то счастливой и рано потерянной семьи, отвергнутого отца, всей прошлой жизни с вкусными домашними запахами и солнечными зайчиками на сказочных витринах Елисеевских магазинов. Как будто вместо Кобылина комиссары убили часть Сашиных воспоминаний. Сюда же добавилось расставание с Зоей. Да, теперь он не обманывался на ее счет, но это не делало разрыв менее болезненным. Если бы чекистка затушила горящую сигарету о его оголенное сердце, он, пожалуй, вынес бы это более стойко.

Верочка взяла Шуру за руку.

– Мариэтта уже знает?

– Нет, я сразу сюда…

– Сейчас я покормлю Вадима, потом мы оставим детей с Манефой и пойдем к ней… Мы должны быть рядом!

V

Весь день Мариэтта не находила себе места. Почему Шура так долго не возвращался? Девушка успокаивала себя, что это должно быть хороший признак. Если б в ЧК отказались помогать, брат уже давно бы вернулся.

Ей было плохо, ребенок толкался в животе, и к вечеру, когда он немного успокоился, она провалилась в липкую дремоту. Сквозь обрывистые мрачные сновидения, она услышала, как звякнул в прихожей колокольчик. Девушка хотела встать, но не было сил вырваться из-под придавившего ее груза густых, тревожных грез. В комнату заглянула Леля, увидев, что хозяйка спит, она прикрыла дверь. В гостиной журчали тихие, убаюкивающие голоса. Проспав еще час с четвертью, Мариэтта, наконец, смогла встать и выйти из спальни.

За столом в гостиной сидели Шура и Верочка. Заплаканная горничная сварила им кофе, который они же и принесли.

– Мариэтта, дорогая, сядь, пожалуйста. Нам нужно тебе что-то сообщить… – встреть Сережина супруга девушку на улице, не узнавала бы в измученной беременной женщине ту избалованную белокурую принцессу, с которой она когда-то занималась французским.

– Верочка, как я рада тебя видеть! Как мальчики? У вас же их теперь двое? Знаешь, Глеб тоже хочет сына. Имя уже выбрал – Игорь. Будут звать, как князя… – хозяйка говорила без пауз, не давая никому вставить ни слова. Трагичные лица родственников пугали ее: – Ты помнишь Глеба? Он приходил ко мне на день рождения в пятнадцатом году, перед тем, как ушел на войну…

– Помню… – как можно было забыть такой скандал. Особенно хорошо тот день помнил Саша. Но теперь все это уже было неважно.

– У тебя не было времени узнать его лучше. Он тебе непременно понравится! Им очаровываются буквально все. Такие манеры и врожденное благородство. Он должен скоро прийти. Верно, Шура? В ЧК сказали, если невиновен, отпустят. Ты поговорил со своей знакомой? Глеб ведь просто служил, исполнял свой долг, как Гуля или Петя…

– Да, я был там…

– Видишь, я же говорила, что она обещала помочь! Когда его отпустят? – девушка тараторила, перебивая гостей: – Леля, подай чашку для Глеба Николаевича!

– Мариэтита, ты помнишь Кобылина? – Шура решил, что так сообщить страшную весть будет проще.

– Александра Михайловича? Папиного компаньона?

– Да… его расстреляли…

– Господи Иисусе, какой ужас! За что?

– Ни за что! Придумали агитацию какую-то…

– Твоя чекистка сказала, невиновных отпустят! Глеб никого не агитировал…

– Мариэтта…

– Нет!

– Мариэтта, прошу, прости меня, я должен это сказать – Глеба тоже расстреляли, – выдавил, наконец, из себя Саша.

– Нет! Нет! Нет! Нет! – сестра отказывалась верить.

Верочка обняла ее и прижала к себе.

– Нет, этого не может быть! Она же обещала, что его отпустят! Это ошибка! – Мариэтта вырвалась из объятий и заметалась по комнате: – Вот его сапоги, его одежда в шкафу, он скоро придет! Это какое-то недоразумение! У них же бардак, они что-то перепутали! Вот детская кроватка, которую мы купили. Он ее хочет обновить, перекрасить. У него будет ребенок! Он не дал бы себя убить! Он придет!

Горничная зашла унести грязные чашки. По ее похудевшим щекам текли слезы.

– Что ты ревешь, дура? – взорвалась Мариэтта: – Глеб Николаевич жив! Не смей его хоронить! Неси ему чашку!

– Мариэтта, тебе нужно успокоиться… Подумай о ребенке! Хочешь лечь? – Вера снова попыталась обнять молодую вдову, но та отстранила ее руки.

– Спать? Как я теперь буду спать? Я не усну, пока Глеб не вернется! Шура, ты видел свою знакомую? Что она сказала? Когда его отпустят?

Саша молчал.

– Она же обещала! Обещала!

VI

Страшные известия преодолели весь царящий в стране хаос и достигли Кисловодска, который все еще был во власти большевиков. Григорий Григорьевич был уверен, что после всего, что он пережил, любые испытания он сможет принять спокойно, философски. Однако когда он открыл письмо от знакомых из Петрограда, извещающее о смерти старшего брата и расстреле Кобылина и Глеба, на мгновение его сердце прекратило отстукивать жизненный ритм.

Несмотря на то, что его и Александра Григорьевича давно разделяла пропасть, на дне которой кишели непонимание, злоба и горечь предательства, Гриша любил брата и втайне мечтал о том дне, когда тот, забыв старые обиды, объявит перемирие. Саша ведь был намного старше, должен был быть мудрее. Вдруг Григорий почувствовал, что теперь осиротел совершенно.

Далее в письме шли подробности о страшных расправах ЧК, жертвами которых стали его друг и муж Мариэтты. По слухам, ходившим в бывшей столице некогда великой империи, Кобылина перед смертью пытали – требовали выдать, где спрятаны его и Гришины сокровища. Зная Александра Михайловича, даже если и был где-то тайник с ценностями, под давлением он никогда бы ничего не отдал. Не такого он был склада. Вот если б попросили, поуговаривали, сослались бы на голодных детей и стариков – другое дело. Да и что он мог укрыть от этих вездесущих грызунов-вредителей в черных кожанках, рыскающих по городу в надежде присвоить или уничтожить бесценные шедевры искусства и архитектуры? Кое-какие сбережения Гриша постарался перевести в зарубежные банки еще до войны и Октябрьской революции. Небольшую наличность и побрякушки они с Верой