– Я никому не собираюсь читать нотации. Я простособираюсь поговорить.

– Если ты не хочешь, чтобы я слышала, я заткну уши, –и, как бы подтверждая серьезность своих намерений, Карпик накрыла головуподушкой и затихла.

– Хотите выпить, Ева? – равнодушно спросил Макс.

– Хочу.

Он плеснул мне вина из плетеной бутыли, которая стояла настоле. Вино было терпким, с хорошим послевкусием. В любое другое время я оценилабы его. Только не сейчас.

– Зачем вы это делаете, Макс?

– Она попросила.

– А если бы она попросила вас взорвать посольствоМозамбика? Или украсть ночной горшок у английской королевы?

– Это нереально. Я могу делать только то, что могу, –не очень-то он разговорчив.

– Ладно. Она – маленькая девочка…

– Я не маленькая девочка, – вклинилась Карпик.

– Ты же обещала не подслушивать.

– Хорошо.

Подождав, пока она снова накроется подушкой, я продолжила:

– Она – маленькая девочка. Но вы – вы взрослый человек…

– Ну и что? Я не вижу здесь ничего такого. Если ейнравится…

– Мне очень нравится, Макс, миленький… – сновавысунулась Карпик.

– Не думаю, чтобы это очень понравилось ее отцу.

– Ему понравится. Ему нравятся татуировки, – наплевавна обещание, Карпик села в кровати и искоса и с видимым удовольствиемпосмотрела на свое плечо.

– Вот как! – Это был неожиданный поворот сюжета, и янасторожилась. – Значит, ему нравятся татуировки. Откуда ты знаешь?

– У папочки было три любовницы. И у каждой из них былататуировка.

– И у Наташи? – Господи, зачем я только ляпнула о ней,зачем я только упомянула это имя! Карпик покраснела и выпалила:

– Он тебе рассказал об этой гадине?

– Мы коротали время, пока ждали тебя… Думаю, тыпоступила, как beast.

– А мне плевать. Если бы она была настоящая… Я сразупойму – когда настоящая. Я сама найду ему… настоящую.

– Настоящую для него или для тебя?

– Для него… Для меня… Не важно.

– Это важно. Ты же умная девочка. Эта Наташа, она,должно быть, очень страдала…

– Никогда не говори мне о ней больше… Если мы друзья.

– Хорошо. Успокойся. Это больно? – спросила я у Макса отатуировке, сменив тему. Я сдалась. В конце концов, я не мать и не гувернантка.И даже не репетитор по алгебре. Пусть девчонка делает что хочет. Пустьразрисует себя с ног до головы, мне все равно.

– Очень больно, – сказал он. И с уважением посмотрел наКарпика.

– Очень-очень, – засмеялась Карпик.

– Смотрите, вам объясняться с ее отцом.

– А мы ничего ему не скажем. Я не покажу ему…

– Дело твое. – Я слабо представляла себе, как Карпиксобирается скрыть татуировку на плече. – Но учти, девочка: если прячешь что-тоодно, то всегда приходится прятать и другое.

– Я учту. Я покажу ему, когда мне исполнитсяшестнадцать лет.

– А если вы поедете куда-нибудь в Рио на следующий год?Или в Ниццу? Что, так и будешь сидеть на пляже в рубашке с длинными рукавами?

– Может быть.

– Представляю, как это будет выглядеть.

– Я вообще не поеду на море. А если и поеду, токуда-нибудь на Север, – подумав, высказала предположение Карпик. – И вообще,море не должно быть теплым. Так Макс говорит. Правда, Макс?

– Правда, – подтвердил Макс. – Море должно бытьхолодным. Море должно быть не для развлечений, а для работы.

– Слышала? – Карпик торжествовала.

– Ну, хорошо. Не буду спорить с профессионалами. Тогдазачем ты ее делаешь? Кому ты ее будешь показывать? Соседке по комнате у себя винтернате? Или папиным подружкам?

– Всем папиным подружкам я буду показывать только надверь.

– Понятно. Ты просто страшная эгоистка. Но почемувсе-таки черепаха? Потому что у папы такая же? – невинно спросила я, всявнутренне содрогаясь от возможных вариантов ответа. От одного-единственноговарианта.

– Нет, у себя на теле папа таких вещей не приветствует.Он говорит, что всегда нужно помнить о том, как будет выглядеть татуировка,когда тебе исполнится восемьдесят семь лет. Не очень приятное зрелище, говоритпапа.

Слава богу.

Слава богу, подумала я. Один из подозреваемых отпал, кругсузился. И это знание я получила просто так, за здорово живешь, не прикладываяникаких усилий. Нужно поощрить за это Карпика.

– Так почему черепаха, правда? – снова спросила ясмягчившимся голосом.

– Потому что это символ вечности.

– Странно. Я всегда думала, что символ вечности – этозмея, кусающая себя за хвост.

Карпик нахмурилась: я видела, что змея, да еще кусающая себяза хвост, на секунду покорила ее воображение. Но потом она решила все жесохранить верность своей черно-красной черепахе.

– Черепаха мне нравится больше.

– Черт с тобой, – вздохнула я.

– Мне нравится, когда ты так говоришь, – засмеяласьКарлик.

– Мне тоже. Только не задерживайся здесь, пожалуйста.Папа волнуется, он уже готов начать поиски.

– Он очень злой?

– Он уже устал злиться.

– Хорошо. Скажи ему, что я скоро приду… И еще… Знаешьчто… Ты мне дашь ключ?

Я приподняла брови и выразительно посмотрела на Макса.

– Не бойся, – успокоила меня Карпик. – Макс никогда неслушает то, что ему не нужно слушать. Правда, Макс?

– Правда.

Я отдала ей ключ, – в конечном счете она имела на это большееправо, чем я, – и поцеловала ее в макушку:

– Долго не задерживайся.

– Может быть, ты придешь к нам с папой вечером?

– Нет. Мы сегодня ночью должны кое-что отснять. И мненеобходимо как следует выспаться.

– Что отснять?

– “Эскалибур” с моря.

– Здорово! А мне можно? Только посмотреть.

– Нет. Это будет очень поздно…

Вадик разбудил меня в половине четвертого утра. Нужно былоотправляться на съемки ночного “Эскалибура”. Корабль стоял, и было непривычнотихо. Я с трудом поднялась. Я долго не могла заснуть накануне, а когда заснула,то получила причитающуюся мне порцию кошмаров. Вернее, это был одиннепрекращающийся кошмар: в нем я бродила по бесконечным лабиринтам корабля,одну за другой открывая все двери универсальным боцманским ключом. И за каждойдверью видела убийцу. С родимым пятном вместо лица.