Тронутая его доверием, Мередит тихо сказала:

— Ты, должно быть, очень любил ее. И понимая, что ступила наочень зыбкую почву, вздохнула:

— Я совсем не знала мать. Она уехала в Италию сразу послеразвода. Думаю, мне повезло… потому что лучше уж совсем не видеть кого-то, чемлюбить и потерять.

Мэтт отлично понял, в чем она пытается убедить его, и нестал обескураживать ее.

— Очень мило, — объявил он со спокойной торжественностью, —очевидно, у меня в самом деле превосходный вкус в том, что касается женщин.

Мередит разразилась смехом, но тут же с восторгомпочувствовала, как его рука, скользнув по ее спине, обвилась вокруг талии. Онипродолжали идти, но через несколько шагов она внезапно остановилась:

— Ты был женат раньше?

— Нет. А ты? — поддразнил он.

— Ты прекрасно знаешь, что я… я никогда… Мередит смущенносмолкла.

— Знаю, — кивнул Мэтт. — Не могу понять только, как с такойвнешностью, как у тебя, ты ухитрилась до восемнадцати лет оставатьсядевственницей и не подарить себя какому-нибудь богатому юнцу с длинным языком,умеющему уговаривать девчонок?

— Терпеть не могу юнцов, — бросила Мередит, и тут же сизумлением взглянула на него:

— Господи, до этой минуты я ничего подобного себе ипредставить не могла!

Мэтт пришел в полный восторг, поскольку Мередит выходитзамуж за настоящего мужчину, уж это точнее точного! Он ожидал, что Мередитдобавит еще что-то, но, видя, что она молчит, неверяще спросил:

— И все? И только?

— По крайней мере это почти правда. Все дело в том, что дошестнадцати лет я была страшна как смертный грех и мальчики просто обходилименя стороной. Я ужасно злилась на них за то, что не обращали на меня внимания,и поэтому была не очень высокого мнения о них, всех до единого.

Мэтт, посмотрев на ее прекрасное лицо, соблазни — , тельныйрот и сияющие глаза, широко улыбнулся:

— А ты действительно была некрасивой?

— Скажем так, — сухо пояснила она, — вдруг у нас родитсядевочка, так для нее же лучше, если в детстве она будет похожа на тебя!

Мэтт взорвался оглушительным хохотом, расколовшим ночнуютишину, и прижал ее к себе. Смеясь, он зарылся лицом в ее душистые волосы,потрясенный нежностью, которую испытывал к ней, тронутый доверчивой исповедью иокрыленный потому что… потому что…

Он отказывался думать о причине. Самое главное — то, что онасмеется ч обняла его за талию. Мрачно улыбнувшись, он потерся подбородком о ееволосы и прошептал:

— У меня исключительный вкус во всем, что касается женщин.

— Два года назад ты так не считал бы, — смеясь, возразилаМередит, откидываясь назад в кольце его рук.

— Я провидец, — спокойно заверил он. — Даже тогда сумел бывсе понять.

Час спустя они сидели на крыльце ветхого домика. Мэттустроился ступенькой повыше, вытянув перед собой длинные ноги. Мередит прижалаколени к груди, обхватив их руками. Они больше не делали попыток узнать другдруга, потому что Мередит ждет ребенка и вскоре состоится свадьба, и вели себяпросто как любая парочка, сидящая на крыльце поздней летней ночью и наслаждающаясятишиной и покоем.

Запрокинув голову, Мередит с полузакрытыми глазамиприслушалась к треску кузнечика.

— О чем ты думаешь? — тихо спросил он.

— О том, что скоро будет осень, — вздохнула она, глядя нанего. — Осень — мое самое любимое время года. Весну слишком перехвалили. Вечноидет дождь, и деревья еще голые после зимы. Зима обычно тянется без конца, алетом, конечно, хорошо, но уж очень однообразно. Осень совершенно иная, иникакие духи в мире не могут сравниться с запахом горящих листьев, верно?

Мередит обворожительно улыбнулась, и Мэтт подумал, что самаона благоухает куда лучше, чем все горящие листья на свете, но позволил ейпродолжать:

— Осень так волнует… все меняется… словно в сумерках.

— В сумерках?

— Да, ужасно люблю сумерки, и по той же причине. В детстве ячасто гуляла по подъездной дорожке в сумерки и стояла у забора, наблюдая, какмимо проносятся машины с включенными фарами. У всех было куда вернуться, чемзаняться… Ночь — это только начало… — От смущения она осеклась. — Все это,должно быть, звучит невероятно глупо.

— Скорее невероятно одиноко.

— Я не была одинокой, просто мечтала. Понимаю, что у тебясоздалось ужасное впечатление о моем отце в ту ночь в «Гленмуре», но на самомделе он вовсе не такой. Просто любит меня и всю жизнь пытается уберечь и датьмне все самое лучшее.

Но тут чудесное настроение Мередит внезапно рассеялось, аужасная реальность хлынула неумолимым потоком, с силой вырывая ее изпрекрасного сна.

— И за все это я собираюсь вернуться домой через несколькодней, беременная, и…

— Но мы договорились не тревожиться об этом сегодня, —перебил он.

Мередит кивнула и попыталась улыбнуться, но не моглауправлять своими мыслями так легко, как, по всей видимости, он. И неожиданноона увидела своего ребенка, стоявшего в конце подъездной дорожки где-то вЧикаго и смотревшего вслед пролетающим мимо машинам. Ни семьи, ни братьев, нисестер, ни отца. Только мать. И Мередит отнюдь не была уверена, что этогоокажется достаточно.

— Если осень — твоя самая любимая вещь на свете, какая жесамая нелюбимая? — спросил Мэтт, пытаясь отвлечь ее.

Мередит на мгновение задумалась:

— Елочные базары на следующий день после Рождества. Что-тоесть ужасно печальное во всех этих прекрасных деревьях, которые никто невыбрал. Словно сироты, никому на свете не нужные…

Она поспешно замолчала, сообразив, о чем говорит, и постараласьпоскорее отвернуться.

— Уже за полночь, — вставил Мэтт, понимая, что вечербезнадежно испорчен. — Наверное, пора спать.

Слова прозвучали так, словно он принимал как должное то, чтоони должны или будут спать в одной постели, и отвратительная паника внезапноохватила Мередит. Она беременна, и он собирается жениться на ней — вся ситуацияказалась просто омерзительной, заставляла Мередит сгорать от стыда и сознавать,что чувство собственного достоинства навеки утеряно, и она никогда уже несможет высоко держать голову.

Они в молчании выключили свет в гостиной и поднялись поступенькам. Дверь комнаты Мэтта выходила на площадку, а спальня Джули быласлева, в конце коридора. Между ними располагалась ванная. Когда они оказалисьна площадке, Мередит решила взять инициативу в свои руки.