— Только на похороны. Понимаешь… — Констанцияотхлебнула кофе и откинулась на подушки, похожие на свору собак. — Я неслишком жалую людей. Еще в молодости они стали сильно меня раздражать. Наверно,продюсеры оставили на моей коже слишком много отпечатков пальцев. А вообще нетак плохо играть в хозяйку дома в одиночестве.

— А при чем тут я? — спросил я Констанцию.

— Ты — друг Фанни, это раз. Во-вторых, мне кажется, тыхороший мальчик. Способный, но безмозглый, то есть я хочу сказать — неискушенный.Этакие большие синие глаза, совсем наивные. Жизнь еще не достала тебя, правда?Надеюсь, и не достанет. Ты кажешься мне надежным, довольно симпатичным изабавным. Хотя никакой физ-подготовки, так ведь теперь выражаются —«физ-подготовка»? А это значит, что я не собираюсь тащить тебя в спальню. Такчто твоей девственности ничего не угрожает.

— Я не девственник.

— Может быть. Но выглядишь, черт тебя побери, именнотак!

Я покраснел до корней волос.

— Вы не ответили. Зачем я здесь? Констанция Реттигенпоставила чашку, наклонилась и посмотрела мне прямо в лицо.

— Фанни, — сказала она, — Фанни чем-тострашно встревожена. Вне себя от страха. Ее кто-то напугал. Уж не ты ли?

На какое-то время я совсем забыл о том, что творилосьвокруг.

Пока мы мчались по побережью, все мрачные мысли вылетели уменя из головы. А когда я попал в этот дом, когда мы стояли у бассейна, когда ясмотрел, как эта женщина ныряет, потом возвращается, а мое лицо освежает ночнойветер, и во рту вкус вина, я совсем забыл о том, что происходило в последниедвое суток.

И внезапно сообразил, что уже давно не смеялся так, каксейчас. От смеха этой странной женщины я снова почувствовал, что мне двадцатьсемь, как оно и было, а не девяносто, как мне казалось, когда я утром встал спостели.

— Это ты виноват, что Фанни чего-то боится? —повторила Констанция Реттиген и вдруг осеклась. — Что за черт! —воскликнула она. — Да у тебя такой вид, будто я только что задавила твоюлюбимую собаку! — Она схватила меня за руку и стиснула ее. — Я что,ударила тебя по kishkas «Сосиска (идиш).»?

— По киш…?

— Ну, по шарам. Извини, пожалуйста. Она сделала паузу.А я продолжал молчать.

И она сказала:

— Я чертовски боюсь за Фанни. Я опекаю ее. Думаю, ты ипонятия не имеешь, как часто я приезжаю к ней, в этот крысиный дом.

— Ни разу вас там не видел.

— Да видел, только не понял. Год назад ночью мыпраздновали Пятое мая[87], был испано-мексиканский струнныйоркестр. Мы отплясывали конгу во всех коридорах. Разогрелись от вина иэнчилады. Я шла первая в конге, одетая как Рио Рита[88], никтоне знал, что это я. Только так и можно хорошо повеселиться. А ты был в концецепочки и все время сбивался с темпа. Мы ни разу не столкнулись лицом к лицу.Через час я поболтала с Фанни и удрала. Чаще всего я приезжаю туда часа в дваночи, и мы с Фанни вспоминаем Чикагскую оперу и Институт искусств, я тогдазанималась живописью и пела в хоре. А Фанни исполняла ведущие партии в опере.Мы были знакомы с Карузо, и обе были худые как щепки, веришь? Фанни? Тощая? Акакой голос! Господи, мы тогда были такие молодые! Ну а остальное тебеизвестно. Я прошла долгий путь с отметинами от матрасов на спине, и когда ихстало слишком много, ушла качать деньги у себя во дворе.

Она махнула рукой, указывая на четыре нефтяные качалки,видневшиеся за окнами кухни, они поднимались и опускались, тяжело дыша. Чтоможет быть лучше таких домашних животных, помогающих хорошо жить!

— А Фанни? У нее была неудачная любовь, она мучилась,махнула на все рукой и дошла до теперешних размеров. Ни один мужчина, ни самажизнь, ни я не могли убедить ее взяться за себя и вернуть прежнюю красоту. Мыпросто перестали об этом говорить и остались друзьями.

— И, судя по всему, верными друзьями.

— Да, это обоюдно. Она талантливая, милая,эксцентричная и пропащая. Я семеню вокруг нее, как чихуахуа вокруг мамонта,танцующего гавот. Сколько раз мы от души хохотали с ней в четыре утра! Мы неподшучиваем друг над другом насчет того, как у нас сложилась жизнь. Обепрекрасно понимаем, что к прежнему возврата нет. У нее на это свои причины, уменя свои. Она слишком близко узнала одного мужчину. Я за короткое время узналаслишком многих. От дел удаляются по-разному, сам можешь судить по моимпереодеваниям и по тому, как Фанни раздулась, будто шар Монгольфье[89].

— Хорошенького вы мнения о мужчинах! И не дрогнуввысказываете все это мне — реальному, живому мужчине, который сидит прямо передвами, — заметил я.

— Ты не из них. Это я скажу смело. Ты не мог быизнасиловать целый хор или использовать вместо постели письменный стол своегоагента. И родную бабушку не стал бы спускать с лестницы, чтобы получитьстраховку. Может, ты размазня или дурак, не знаю. Но теперь я предпочитаюдураков и растяп, тех, кто не разводит тарантулов и не отрывает крылышки уколибри. И глупых писателей, которые мечтают, как они улетят на Марс и невернутся в наш дурацкий дневной мир.

Она запнулась, услышав свои слова.

— Господи, что-то я разболталась. Давай-ка вернемся кФанни. Она не из пугливых, живет в этой своей старой развалюхе уже двадцатьлет, двери всегда настежь для всех и каждого, в руке банка майонеза. Но сейчасчто-то не так. Она вздрагивает, стоит блохе чихнуть. Ну?…

— Вечером мы слушали оперу и пытались шутить. Онаничего не сказала.

— Может, просто не хотела беспокоить Марсианина — этоодна из кличек, которые она для тебя придумала, правда? А я вижу, как у неекожа дергается. Ты разбираешься в лошадях? Замечал когда-нибудь, как у лошадипередергивается и вздрагивает кожа, когда на нее садится муха? Так вот, наФанни сейчас то и дело садятся невидимые мухи, а она только стискивает зубы ивздрагивает всем своим телом. Будто ее астрологическая карта не в порядке.Песочные часы сломались — видно, кто-то вместо песка насыпал в них прах изпогребальной урны. За дверцей холодильника какой-то странный шепот. А в самомхолодильнике среди ночи валится лед, и звук такой, будто там какой-то психхихикает. Всю ночь в коридоре урчит унитаз. Термиты собираются прогрызть дырупод ее креслом, тогда она вообще рухнет в тартарары. Пауки на стенах плетут длянее саван. Ну как тебе этот списочек? И все — лишь инстинктивные подозрения,ничего определенного. Из суда ее вышвырнули бы в одну минуту — фактов никаких.Понимаешь?