— Сколько раз переплывешь мой бассейн из конца вконец? — Кивком она показала на большое изумрудное озеро за доходящими допола окнами.

— Двадцать.

— А я сорок пять. И каждому моему знакомому, прежде чемя пущу его к себе в постель, приходится переплывать его сорок раз.

— А я, выходит, не выдержал экзамен.

— Констанция Реттиген, — представилась она,схватив мою руку и крепко ее пожав.

— Знаю, — ответил я.

Она отступила на шаг и оглядела меня с головы До ног.

— Значит, это ты жуешь мятную жвачку и любишь«Тоску», — сказала она.

— А вы, значит, говорили и со слепцом Генри, и сФлорианной?

— Верно. Подожди здесь. Если я не окунусь на ночь, язасну прямо при тебе.

Я не успел ответить, как она уже нырнула через окно,переплыла бассейн и устремилась в океан. Первая же волна накрыла ее с головой,и она исчезла из виду.

Я подумал, что, когда она вернется, ей не захочется вина. Ипошел на кухню — голландскую, белую, как сливки, голубую, как небо, полнуюаромата готового кофе, возвещающего начало нового дня, — и обнаружилбулькающий кофейник с ситечком. Я взглянул на свои дешевые часы — почти часночи. Налил кофе для двоих, отнес его на веранду, выходящую наизумрудно-голубой бассейн, и стал ждать.

— Да! — воскликнула Констанция, отряхиваясьпо-собачьи прямо на пол. Схватив чашку, она отпила кофе и, наверно, обожглагубы. — Так начинается мой день, — сказала она, продолжая пить.

— Когда же вы ложитесь?

— Иногда на рассвете, как все вампиры. Не терплюполдень.

— Откуда тогда у вас такой загар?

— Лампа солнечного света в подвальном этаже. Почему тытак смотришь?

— Потому, — начал я, — потому, что вы совсемне такая, какой я вас представлял. Я думал, вы похожи на Норму Десмонд[86] в том фильме, что сейчас вышел на экраны. Вы его видели?

— Я прожила его, черт побери! Половина фильма — променя, остальное — мура. Эта дуреха Норма хочет сделать себе новую карьеру. А япочти всегда хочу только одного — забиться к себе в берлогу и не показываться.Хватит с меня продюсеров, хватающих за коленки, директоров, норовящих завалитьтебя на матрас, зануд писателей и трусливых сценаристов. Не принимай на свойсчет. Ты ведь писатель?

— Да, черт возьми.

— В тебе что-то есть, малыш! Держись подальше от кино.Они выжмут тебя как губку. О чем это я говорила? Ах да. Уже давно я отдала всесвои шикарные наряды на распродажу в Голливуд. Я бываю на премьерах, наверно,раз в год, и то переодевшись кем-нибудь другим. Раз в два месяца завтракаю уСарди или в «Дерби» с кем-нибудь из старых приятелей, а потом опять скрываюсь всвоей норе. К Фанни заезжаю примерно раз в месяц, обычно в это время. Она такаяже полуночница, как твоя покорная слуга.

Констанция допила кофе и стала вытираться большим мягкимжелтым полотенцем, оно прекрасно оттеняло ее загорелую кожу. Накинула его наплечи и снова внимательно посмотрела на меня. Мне хватило времени как следуетрассмотреть эту женщину, которая была и не была Констанцией Реттиген, великойкоролевой экрана времен моего детства. Тогда по полотну скользилаобольстительная коварная женщина, завлекавшая в свои сети мужчин, темноволосая,восхитительно стройная. Сейчас передо мной была сожженная солнцем, обитающая впесках пустыни мышь, быстрая, проворная, без возраста, вся — словно смесьмускатного ореха, корицы и меда. Мы стояли с ней, обдуваемые ночным ветром, устен ее мечети возле средиземноморского бассейна. Я взглянул на этот дом иподумал: «Ни радио, ни телевизора, ни газет». Констанция мгновенно прочиталамои мысли.

— Верно! В гостиной только кинопроектор и кинопленки.Время хорошо работает лишь в одном направлении — назад, в прошлое. Я управляюпрошлым. И, черт побери, знать не знаю, что делать с настоящим. А будущее? Нуего к дьяволу! Я в него не собираюсь, знать его не хочу, и тебя возненавижу,если будешь меня в него заманивать. Моя жизнь превосходна.

Я оглядел освещенные окна ее дома, представил себе комнатыза ними, поглядел на оставленный возле мечети лимузин.

Она вдруг занервничала, сорвалась с места, убежала ивернулась, неся с собой белое вино. Налила его в стаканы, приговаривая:

— Какого черта! Пей, я…

Она протянула мне стакан с вином, а я неожиданно для самогосебя рассмеялся. Меня словно прорвало. Я хохотал до колик.

— В чем дело? — удивилась она, только что неотнимая у меня стакан. — Что смешного?

— Вы, — задыхаясь от смеха, прорычал я. —Ведь это вы — и шофер, и горничная. Горничная, шофер — и все это вы!

Я показал на кухню, на лимузин, на нее. Констанция поняла,что я ее разгадал, и, разделяя мое веселье, закинула голову и залилась звонким,искренним смехом.

— Ну, малыш, попал в самую точку. Господи, а я-тодумала, что хорошо сыграла.

— Так и есть! — воскликнул я. — Выпотрясающая! Но когда вы передавали мне вино, я заметил что-то знакомое вдвижении вашей руки. Я же видел руки шофера на руле. И пальцы горничной,державшие поднос. Констанция… То есть я хочу сказать, мисс Реттиген…

— Констанция…

— Вы могли бы продолжать этот маскарад ещедолго, — сказал я. — Вас выдало какое-то легкое движение.

Она убежала, тут же вернулась, игривая, как комнатнаясобачка, на голове у нее красовалась шоферская фуражка, она ее сбросила, наделанаколку горничной, щеки порозовели, глаза сияли.

— Чью задницу хочешь ущипнуть? Шофера? Или горничной?

— У всех троих задницы что надо! Она снова наполниламой стакан, отбросила в сторону и фуражку, и наколку и сказала:

— Это единственное мое развлечение. Уже много лет нетникакой работы, вот я и придумываю ее для себя сама. Инкогнито разъезжаю поночам по городу. Вечерами делаю покупки, одетая как служанка. Сама управляюсь спроекционным оборудованием, сама мою лимузин. А еще я неплохая куртизанка, еслитебе куртизанки по душе. В двадцать третьем году я зарабатывала по пятьдесятбаксов за ночь, приличные «бабки», тогда ведь доллар был долларом, и за двабакса можно было пообедать.

Мы перестали хохотать, вернулись в дом и опустились наподушки.

— Зачем все эти тайны? Зачем ночные прогулки? —спросил я. — А днем вы когда-нибудь выходите?