Он на секунду прикрыл глаза, и перед его мысленным взглядомвозник человек – единственный из четверых клиентов, с которым он успел обстоятельнопоговорить сегодня. Аслан Коцба. Совиное насупленное лицо с яркими чернымиглазами. Коцба был небрит и во время разговора поглаживал щетину, словно чесалоб нее ладонь. Когда он ушел, Сергей почувствовал себя совершенно обессиленным,хотя разговор не выходил за рамки отчета о передвижениях Коцбы по клубу и егоотношениях с девушками.

– Сергей, у тебя по клиентам что-нибудь есть?

Неожиданный вопрос Илюшина настолько совпал с мыслямиБабкина, что он чуть не вздрогнул.

– Пока нет. Но мы только начали.

– Придется сделать еще кое-что. Поговорите снова собеими девушками и выясните у них все, что они знают о смерти Мининой. Востальном задание остается неизменным. – Макар обвел взглядом сидевших застолом. – Одна группа под руководством Сергея занимается теми, ктонаходится в клубе, другая – поисками Рокуновой. Все, работаем.

– Да ее сейчас все будут искать, эту Рокунову! Нам-тозачем в это лезть?! – воззвал к здравому смыслу Илюшина начальник службыбезопасности.

– Мы уже залезли, – усмехнулся Макар. – Позднодавать задний ход.

* * *

Темнота… Тяжелый запах варева, кажется, мясного бульона…Что-то мягкое, ворсистое под руками, вытянутыми вдоль тела и словно присохшимик нему.

Алька застонала и открыла глаза. Попыталась открыть. Векиразлеплялись неохотно, и ей пришлось сделать колоссальное усилие, чтобыприподнять их хотя бы чуть-чуть – казалось, ресницы склеились между собой.Резкая боль кольнула за левым виском и почти сразу, потеряв остроту и ставпросто тупой и ноющей, перетекла куда-то в затылок, будто ушедшая наглубоководье холодная рыбина. Алька так и почувствовала ее – словно рыбу,замершую там, на дне, ожидающую неизвестно чего.

– А-а-а…

На ее стон никто не отозвался. Она смежила веки, и боль понемногуотступила. Подождав некоторое время, глубоко дыша, Алька снова попыталасьоткрыть глаза, и теперь ей это удалось.

Темно… Темно и душно. Ощущение было такое, будто она лежит впустоте, наполненной только ворсом и запахом, тошнотворным запахом мясногобульона. Против ее воли перед глазами возник образ говяжьей кости, над которойвскипает серая пористая бульонная пена, а следом за костью, как она нисопротивлялась, детская память вытащила воспоминание о походе с теткой нарынок, в мясной отдел. Свиные головы с зажмурившимися косыми глазками; живыесобаки, лежащие под прилавками, с точно такими же косыми глазами; развалы мяса,багрового и розового, с ватным слоем сала; скукожившаяся красная лужица подсиними весами, на которых стрелка мотается туда-сюда, туда-сюда… И запах.Невыносимый запах, от которого из живота что-то тугое комком поднималось вверхи останавливалось в середине горла, закупоривая его, так что не было никакойвозможности вдохнуть. «Держи, держи! Не путайся под ногами, иди на улицу!» Тетканагружала ее сумками, которые оттягивали руки, но Алька готова была тащить ношувдвое тяжелее, лишь бы выскочить, вырваться из этого мясного кошмара.

Усилием воли она заставила себя оттолкнуть воспоминание.

«Нет никакого запаха, – сказала себе Алька. – Этоя его придумала. Запаха нет. Есть только пустота и ворс». Но когда глазапривыкли к темноте, она увидела кое-что еще.

Она лежала в небольшой комнате, на стенах которой виселитолстые темные ковры. Окон не было. Ковер закрывал даже дверь, единственный относительныйисточник света – во всяком случае, именно из дверной щели с трудом пробиваласьжелтая полоска, позволявшая Альке разглядеть место, где она оказалась.

Сама она лежала, связанная, на подобии кушетки, накрытой толи искусственной шкурой, то ли пледом. Как только Алька поняла, откуда взялосьощущение высохших рук, она сразу же почувствовала, насколько сильно впиваютсяверевки в ее тело. Ноги тоже были связаны вместе, и она могла лишь шевелитьпальцами и поворачивать голову.

Но последнее действие далось ей с большим трудом. В вискахзаныло, напоминая о том, что произошло с ней за мгновение до того, как онапотеряла сознание. И хотя Алька зажмурилась, второй раз пытаясь отбросить отсебя воспоминание, на этот раз совсем свежее, память снова оказаласьбеспощадна.

Запах. Образ. Звук.

На Альку обрушились стоп-кадры, сделанные памятью занесколько мгновений до полной темноты.

Запах. Образ. Звук.

Память сохранила все так тщательно, как будто Алькепредстояло любоваться этим всю оставшуюся жизнь.

Запах сигарет. Вика курила одну за другой, и вся машинапропахла дымом, как ни проветривали они салон. Альку стало укачивать от него, иона надеялась лишь на то, что они скоро приедут. Кроме сигарет, пахло чем-тоеще, каким-то новым запахом – она не сразу сообразила, что он исходит отгитарного чехла. Искусственная кожа.

Она задремала, и проснулась от толчка остановившейся машины.Неожиданный запах резины ударил в нос, но Алька решила, что ей показалосьспросонья.

Сжатая кисть в желто-белой хирургической перчатке. Гитаристтак спокойно положил руки Вике на плечи, что Алька даже не восприняла это какнахальство или заигрывание. Она вообще это никак не восприняла. Не успела.

Сверкнувшее в его руке показалось ей цепочкой. Серебрянойцепочкой, которую он решил надеть Вике на шею. Это было первым, что подсказалосознание, потому что она не успела еще ничего подумать, а успела толькоувидеть: вот его рука идет влево, быстро тянет по Викиному горлу цепочку. Идаже когда из-под цепочки что-то хлынуло, а Вика жутко, неестественно выгнуласьвперед, почему-то продолжая прижиматься затылком к подголовнику, Алька неуспела придумать другой версии.

Звуки включились чуть позже, словно с секундным запозданием:сперва короткий свист, за ним хлюпанье, сопровождающееся хрипами и бульканьем.Такой звук издают дети, надувая щеки и выпуская из них воздух. Ничего страшнееэтого Алька не слышала никогда в жизни.

А затем парень повернулся к Альке, застывшей с расширеннымиот ужаса глазами, и выбросил вперед руку, в которой теперь было зажато что-тодругое. Это другое врезалось ей за левое ухо, с хрустом пробило череп,воткнулось в мозг, и Алька очень быстро умерла. Во всяком случае, она успелаподумать, что умирает, когда голова ее от удара мотнулась назад, а затемразрывающая ее боль исчезла вместе с Алькой под накрывшим их, словно плащом,черным гитарным чехлом из искусственной кожи.

За дверью раздались шаги: равномерное «скрип-скрип-скрип».Альку обволокло вязким кошмаром ее детских снов: вот она стоит перед дверью, ккоторой – ей точно известно – приближается человек. Или не человек. А что-тоневыговариваемое, непредставимое, о чем даже думать нельзя, потому что оноотзывается на мысли, чует их. Альке нужно бежать, мчаться изо всех сил,спрятаться в дальней комнате под кроватью и накрыться одеялом, а она не можетсдвинуться с места. Не только ноги не бегут – вся она НЕ бежит, охваченнаяоцепенением, и неизвестно уже, что страшнее – то, что приближается к двери, илипредательский отказ ее собственного тела повиноваться ей.