– Павлика.

– А нетуть его.

– Где он?

– Хрен его знает, – закашляласьчадолюбивая мамаша, – может, на станцию побег, он иногда к ларькам ящикиподтаскивает, а может, в Москву поехал на вокзал.

– Зачем?

– Чего пристала! – рявкнула бабища.

– Когда он вернется?

– Шут его разберет, днем, вечером, черезнеделю, чтобы он вообще пропал, спиногрыз! – гаркнула мамуля и с громкимтреском захлопнула окно.

– Тетенька, – раздался знакомыйписк, – тетенька, давайте сто рублей, скажу, где Павлуха!

– Ты уже вчера триста заработала!

– Ну ищите его сами, вовек не найдете.

Испустив тяжелый вздох, я вынула розовуюбумажку.

– Давай рассказывай.

– А он ваши часики дяденькепродал, – затарахтела девчонка, как проститутка засовывая купюру зарезинку трусиков.

– Какому?

– С утра приходил, мордастый такой, вбелом костюме. Подошел к дому, в окошко стукнул, Павлушка и высунулся. Мужчинасказал: «Слышь, парень, мы тут пикничок с приятелями устраивали, часы япотерял, не находил ли кто?» Павлушка не растерялся: «Две тысячи дадите?» –«Легко», – ответил пришедший и быстро отсчитал бумажки.

– Так, – пробормотала я, – а тыоткуда знаешь?

– У нас в туалете, – ткнула девочкапальцем в голубую будочку, – доска на толчке сломалась, такая дырища!Запросто в дерьме утонуть можно. Я туда не хожу, боюсь.

– При чем тут сортир?

– А я в кустиках пописать села, тутдядька и подошел, – хихикнула девочка, – голос у него громкий, какзагудел! Все и услыхала. Только не успела я у Пашки на конфеты попросить. Он вокно вылез, и они с тем мужиком вместе ушли.

– Куда?

– Павлуха в магазин побежал, за станциейстоит, плеер покупать и кассеты, давно мечтал. И повезло же ему, –вздохнула девочка, – а я вот никак на Барби не накоплю.

Не слушая ее жалобы, я понеслась к платформе испросила у торговца Миши:

– Где тут магазин с плеерами?

– За углом, – ответил тот, –новая Маринина вышла, не желаете?

Но я уже бежала через рельсы к небольшойплощади.

Назвать магазином железный вагон, набитыйвсякой всячиной, язык не поворачивался. На полках теснились самые разнообразныеи подчас несовместимые предметы: вантуз, батарейки, жвачки, футболки турецкогопроизводства и рыбные консервы. Этакая помесь сельпо с супермаркетом.

За прилавком скучала девица, она ленивопереворачивала страницы «Мегаполиса» и, не поднимая глаз, буркнула:

– Чего ищете? Или просто такинтересуетесь?

– Простите, сегодня с утра сюда незаходил мальчик за плеером?

Девчонка подняла на меня взор дохлой рыбы ипростонала:

– Так и знала! Только я ни при чем, колион у вас деньжонки скоммуниздил. Правда, я спросила: «Откуда у тебя, Пашка,столько средств? Небось обворовал кого?» Знаю, Павлуха на Киевском вокзалепромышляет, прет все, что плохо лежит. А он спокойненько так говорит: «А тебекакое дело, Манька? Что, мои бумажки меченые?» Ну и продала ему плеер зашестьсот рублей и две кассеты.

– Куда он пошел?

Маша дернула острым плечиком:

– Хрен его разберет, говорил, будто в«Макдоналдс».

– Так далеко, на шоссе! – удивиласья.

– Это если на машине ехать, –ухмыльнулась продавщица, – кто на своих двоих через пустырь топает, раз –и ресторан, тут ходу десять минут от силы.

Я вышла из вагончика и увидела поле, всеизрытое канавами и ямами. Ноги сами понеслись вперед. Но не успела я пробежатьи двести метров, как до ушей донеслась тихая музыка. Через секунду сталопонятно: откуда-то из-под земли доносятся звуки, издаваемые дебильныммальчишкой по кличке Децл. Телевидение частенько показывает тонкую фигуркуэтого подростка-недомерка, гнусавым голосом выкрикивающего: «Пепси, пейджер,МТВ, подключайся!» Если не ошибаюсь, подобное музыкальное направлениеназывается хип-хоп, и в мою душу, воспитанную на классике, джазе и битлах,часто заползает червячок недоумения: ну почему то, что делает этотбезграмотный, самоуверенный ребенок, тоже называется музыкой? Представляю, какпереворачиваются в гробах Моцарт, Чайковский и Верди. Правда, современноепоколение выбирает пепси и хип-хоп. Павлик, очевидно, фанател от Децла.

– Ну, Лампа, – сказала я громко самасебе, – чего стоишь на краю глубокого оврага и рассуждаешь о гармонии?Небось просто не хочешь смотреть вниз.

С тяжелым вздохом, зная, что сейчас увижу, яглянула на дно оврага. Там, скрючившись, как эмбрион, лежала маленькая, жалкаяфигурка в грязных джинсах. Голова Павлика была неестественно вывернута, рукиказались длиннее ног. Рядом валялся крохотный, похожий на мыльницу плеер, из выпавшегонаушника доносится бодрый речитатив:

– У меня все плохо, у меня нет друзей…

Да, и у Павлика сегодня все плохо, просто хужене может быть!

– Тетенька, – раздалось сзади.

Замызганная девчонка испуганно смотрела вовраг:

– Кто это его так, а? За что?

Я тупо пыталась собрать мозги в единое целое.Наверное, надо…

Девчушка начала спускаться в овраг.

– Ты куда? – схватила я ее за руку.

– Плеер возьму, он ему теперь не нужен.

– Вот что, – велела я, – пошли.

– Куда? – насторожилась девочка.

– Я – сообщить в милицию, а ты – домой,нечего здесь топтаться.

Девочка сначала покорно побрела следом, нопотом стала выворачивать свою тощую ручонку из моей ладони:

– Пусти!

– Нет, иди домой.

Внезапно ребенок горько зарыдал. Крупныепрозрачные слезы потекли по серым щекам.

– Да, – всхлипывала девочка, –сейчас менты приедут и плеер себе заберут или Пашкиной матери отдадут, а онаего живо пропьет!

– Зачем тебе плеер? – усталоспросила я, продолжая упорно волочь ребенка подальше от трупа. – Так Децлалюбишь?