Они смотрели друг на друга, и в этот момент Лавровский еененавидел.

– Я соскучилась, – сказала она низким контральто и облизнулагубы, якобы пересохшие от страсти. – Тебя так давно не было!..

Лавровский снял пальто – никто не носил пальто, а ему Светакупила, заявив, что в нем он выглядит представительнее, – и пошел было вкомнату, но Ира опять остановила его.

– Кавалер! – позвала она, поменяв контральто на специальный«кукольный» голос. – Помогите даме снять шубку, кавалер!

И он снял эту шубку, и потом пристраивал ее на вешалку, иеще расстегивал Ире сапоги, а она сказала, что у нее замерзли ноги, и он грелей ноги руками, будь оно все проклято!..

– Ира, – сказал он, когда все церемонии встречи двухвлюбленных были закончены, – Ира, я хотел тебе сообщить, что…

– Да, милый? – Она прошла мимо него в спальню, крохотную угловуюкомнату, где всегда было темно из-за старого тополя, который рос под самымокном, и где стояли кровать и гардероб, который Ира называла «шифоньером».

Она прошла мимо него, на ходу снимая кофточку, под которойзабелело ее округлое молочное плечо, и еще задела его этим плечом.

И кофточка, и плечо, и «милый» были частью игры, иЛавровский это понимал.

– Ира, я хотел с тобой поговорить, а в кафе это неудобно!

Она была уже за дверью и что-то там делала, он слышал шорохткани.

– О чем поговорить, милый? Мы так редко видимся! Я не хочуговорить с тобой, я хочу быть с тобой!..

– Ира, я сейчас не могу! Нам нужно поговорить!

– Димочка, миленький, принеси мне из ванной такую коробкукрасненькую, знаешь, на зеркале стоит.

– Ира!

– Димочка, мне очень нужно!

Лавровский покорился. Он взял коробочку, понес ее, какпудель, в спальню, и оказалось, что из одежды на Ире остались только чулки скружевной резинкой, как показывают в фильмах, и, выхватив у него коробочку, онакартинным движением закинула ее за плечо – что-то зазвенело и покатилось, – Ираобняла его и прижалась всем телом, и чулками тоже.

– Ну, ты же хочешь меня! – прошептала она. – Ты же пришел,чтобы взять меня!

Это тоже было из фильмов, и какая-то нечистоплотность сценытоже была оттуда, из кино.

Лавровский не мог сопротивляться. За это он себя ненавидел,но не мог. Что там Пилюгин трепался про постоянную работу над собственнымсчастьем? Пойди поработай, когда все тебе предлагается немедленно и даром, иудовлетворение собственной похоти кажется сейчас самым важным делом в жизни, иневозможно остановиться, остаться целомудренным и правильным!..

Ведь невозможно?!

Или все-таки возможно?

Или это опять поиск оправданий и желание самому себеказаться чистенькой, но заблудшей овечкой, попавшей в лапы злой волчицы?

– Я пришел поговорить, – сказал Лавровский сквозь зубы,когда все закончилось. – Ты что, не понимаешь, что нам нужно все обсудить?

– Что обсудить, Димочка, миленький мой?

– Не говори мне «миленький»!

– Да? – Она повернулась от трельяжного зеркала и шаловливокинула в него пуховкой из пудреницы. – А раньше тебе нравилось!

Ему на самом деле нравилось, но сейчас он не мог в этоповерить.

– Ира, я хотел тебе сказать, что… что…

Она подошла, присела на край кровати и приложилаоттопыренный пальчик с ярко-алым ногтем к его губам.

– Тише, милый! Ничего ужасного ты не хотел мне сказать, ведьправда? Ты хотел признаться, что по-прежнему меня любишь, и у нас все теперьбудет прекрасно! Да?

Лавровский схватил ее за руку:

– Нет, черт побери, Ира! Я сегодня утром виделся с Хохловым,когда пришел на работу! И это ужасно, ужасно! Кузя погиб!

– Димочка, сейчас вообще очень страшно жить.

– Замолчи! – крикнул Лавровский. – Замолчи немедленно! Я… яне могу! Я должен все рассказать Хохлову, понимаешь, должен!

Кричала в отчаянии бедная овечка, которую злая волчицазаманила в свои тенета, и Лавровский конфузливо наблюдал за собой – то есть заовечкой – со стороны и в какой-то момент натянул на себя одеяло. Очень глупо кричатьстрашным голосом ужасные вещи, хвататься за голову и при этом сидеть на кроватибез штанов!

– Дима, – сказала Ира совершенно спокойно. – Ты не в себе.Ты перенервничал из-за этого, как его… Боба?

– Кузи, черт побери!

– Значит, из-за Кузи. Возьми себя в руки. Хочешь, я нальютебе валерьянки?

– Не нужна мне валерьянка!

Ему и вправду не нужна была никакая валерьянка. Он хотел,чтобы его утешали, и утешили так, чтобы бедная овечка опять поверила в то, чтоона ни в чем не виновата!

– Дима, что сделано, то сделано, и этого Кузю не вернешь, –продолжала Ира. – Хочешь, побудь у меня, успокойся, полежи, я тебе оставлюключи.

– Я должен поговорить с Хохловым!

Она улыбнулась и присела на край кровати, рядом сЛавровским.

– О чем? – Она потрепала его по волосам и нежно взяла заухо. – О том, что плохой мальчик Дима украл у своего лучшего институтскогодруга мешочек денежек? Ты думаешь, он тебя простит?

Лавровский отшатнулся от нее, словно она сунула ему в лицозмею.

– Ира… – начал он, и губы у него затряслись. – Как тыможешь?..

– Я? – Она пожала плечами, вытянула ногу и снизу вверхподтянула на длинной ноге чулок. – А что такое? Я, милый, теперь все что угодномогу тебе сказать! Мы же с тобой теперь навсегда вместе!

– Я ничего не крал! – крикнул Лавровский, именно он крикнул,а никакая не бедная овечка. – Я ничего не крал! Я не вор!

– Да что ты говоришь? – протянула она и усмехнулась. Онанадевала пиджак и посматривала на себя в зеркало. – Кстати, мне не нравитсятвое настроение. Это неправильное настроение, Димочка, и оно меня пугает!Сделай так, чтобы оно меня больше не пугало, хорошо?

– Ира!!!

– Ну что ты шумишь? – Она собрала волосы в хвост ипоморщилась, когда зацепила ими за пуговицу. – Ты хочешь, чтобы все соседи былив курсе нашей большой любви? Мне пора на работу. Я и так убежала всего на часоки начальнику ничего не сказала, девчонки обещали меня прикрыть. Хочешь,оставайся! Посмотри телевизор, кофейку попей. Ты знаешь, где у нас кофе?

Лавровский с ужасом смотрел на нее.

– И привыкай, привыкай, милый! Теперь это твой дом. – И онаповела рукой вокруг.