Мы взяли такси и поехали к Людкиным родителям. Сама Людкаподжидала нас, сидя на балконе. Она вручила нам ключи и уехала, так какторопилась в детский сад за дочкой, а мы с подружкой сели пить чай на кухне.Разговаривать мне не хотелось, и я по большей части молчала, время от времениодносложно отвечая на Женькины вопросы.

— Чего нос повесила? — спросила она.

— А чему радоваться? Из дома я через балкон сбежала, итеперь у меня даже одежды нет.

— Я тебе свою одолжу, — осчастливила меня Женька,а я закатила глаза, демонстрируя бурный восторг и заодно пытаясь вспомнить, чтоиз Женькиных вещей я могла бы надеть без того, чтоб самой себе не казатьсячокнутой. Вкусы у Женьки такие, что облачиться в ее тряпки мог только человексовсем отчаянный.

Подружка с синим цветом волос чувствовала себя совершенноестественно, а одеваться предпочитала «оживленно», причем, до такой степени,что в глазах рябило.

В общем, жизнь не особенно радовала не только меня, но иЖеньку. Мы попробовали смотреть телевизор — не помогало. Порылись в чужойбиблиотеке, в основном состоящей из любовных романов. Подружка выбрала «ДжейнЭйр» и стала читать роман вслух. Наверное, ей стоило остановиться на другомпроизведении.

Вместо того чтобы отвлечься и на некоторое время забыть, скакой такой стати я сижу в чужой квартире и тоскую, я вдруг мысленно вернуласьк нашей с Романом Андреевичем совместной жизни, и она мне показалась чистымсахаром. И чем дальше Женька читала, тем сахарнее она становилась, так что самРоман Андреевич представлялся мне прекраснейшим молодым человеком без намека нанедостатки, душевным, чутким и страдающим из-за моей черствости и нежелания егопонять. Я совершенно неожиданно заревела, потому что теперь сидение в чужойквартире казалось не только глупым, но и преступным (это ведь преступление —разбить сердце достойнейшему человеку), и Женька вдруг тоже заревела, обняла меняи сказала:

— Вот за что я люблю тебя, Анфиса, так это за чуткуюдушу: ты можешь переживать чужое страдание как свое. Не многие теперь на такоеспособны. — Подружка вздохнула и, давясь слезами, принялась читать дальше,а я заревела еще горше, потому что после Женькиных слов поднимать вопрос овозвращении к Роману Андреевичу было как-то неловко.

Однако где-то в половине двенадцатого, когда подуставшаяЖенька закончила чтение и начала готовиться ко сну, я пробралась в ванную ссотовым в кармане и, включив воду, чтоб подружка меня не слышала, позвониладомой.

Автоответчик моим голосом сообщил, что хозяева отсутствуют.

— Ромка, — позвала я, — возьми сейчас жетрубку.

Ответом мне было молчание. Несколько обескураженная, янабрала номер сотового мужа и узнала, что он находится в зоне недосягаемости.Интересно, где эта самая зона. Забыв о конспирации, я точно фурия вылетела изванной и завопила:

— Его нет дома!

— Естественно, — ничуть не удивилась Женька нимоему появлению из ванной, ни отсутствию Романа Андреевича. — Он носитсяпо городу и ищет тебя.

— У него сотовый отключен.

— Если он весь день в бегах, вполне возможно, что онзабыл его подзарядить.

— Ничего подобного, он делает это нарочно.

— Ты думаешь? — нахмурилась подружка. —Бегает по городу и вместе с тем от тебя прячется?

— Вот именно. Ты Ромку плохо знаешь, это такойиезуит! — с отчаянием воскликнула я и примерно час рассказывала Женьке овозмутительных чертах характера мужа до тех самых пор, пока не заметила, чтота, повернувшись на правый бок, спит, сладко посапывая.

Я вздохнула и улеглась рядом с ней, но уснула лишь под утро,сон мой был чуток и облегчения не принес. В половине девятого Женька отбыла вродную редакцию, а в двенадцать уже вернулась с внушительного вида чемоданом вруке.

— Вот, — сказала она, поставив его посредиприхожей, — собрала нам кое-что. Думаю, даже на двоих барахла вполнехватит. Рядиться особо не придется, потому что мы с тобой отправляемся вроссийскую глубинку. Ты начнешь писать бестселлер, а я пару статеек забацаю.

— В какую глубинку? — насторожилась я.

— В Липатове.

Название ничего моему разуму не говорило.

— А где это?

— В ста двадцати километрах от нашего славного города,и при этом сплошь глухие леса и болота.

— А зачем нам в Липатове? — усомнилась я внадобности моего присутствия среди лесов и болот.

— По большому счету делать там, конечно, нечего, —почесав в затылке, сообщила Женька. — Но, во-первых, не худо проветритьсяи ненадолго убраться из города, чтоб твоего Романа Андреевича в чувствопривести, во-вторых, сейчас в моем бизнесе мертвый сезон: выборы прошли, народпо дачам разъехался и ни о чем, кроме нового урожая, слышать не желает. В этовремя хорошо идут рассказы о всякой чертовщине, переселении душ, НЛО и прочее.

— А что, в этом Липатове НЛО приземлился или кто-топереселился?

— Может, и не НЛО, но чертовщина там точно водится. Вредакцию оттуда письма идут с регулярностью часового механизма. И одно другогозатейливее.

Сегодня опять депешу получили, меня начальство командируетразобраться с чертовщиной, так сказать, на месте.

— И что? — не очень уверенно спросила я.

— Анфиса, — вздохнула Женька, — чего на тебяопять накатило? Я имею в виду бестолковость. Начинаю думать, что этоврожденное.

— Вот сейчас получишь по носу, — рассвирепелая, — и думать вовсе перестанешь.

— Ладно, не злись, — смилостивиласьподруга, — ехать так и так придется. Говорю, сейчас не сезон, а газетканаша выходит регулярно, и ее надо чем-то заполнять. Хочешь не хочешь, а глубинкине миновать. Так чего ж мне одной страдать, давай за компанию.

С моей точки зрения, страдать за компанию было довольноглупым занятием, с другой стороны, коварство Романа Андреевича рождало в душеоторопь.

А если я продолжу сидение в чужой квартире, да еще водиночку, надолго меня не хватит, начну звонить супостату, а то и того хуже:домой поеду. И вместо воспитательного мероприятия выйдет черт знает что. Женькаправа, надо ехать.

День, два я способна выдержать в глубинке, опять же природаи погода располагают, а больше двух дней Женьке не понадобится, чтобразобраться с чертовщиной.

Воодушевленная такими соображениями, я кивнула и заявила:

— Едем в глубинку.