— Фумеро, — пробормотал Фермин, которого однотолько упоминание об этом боге карающего правосудия приводило в трепет.

— Он самый. Как я и говорил, сей страж порядка ибезопасности наших граждан, только что прибывший после триумфальной облавы наодно злачное место на улице Вигатанс, где нелегально принимались букмекерскиеставки и проводились тараканьи бега, был незамедлительно проинформирован ослучившемся отчаявшейся матерью одного беженца из приюта и, предположительно,организатора этого побега по имени Пепет Гуардиола. Узнав об этом, наш славныйинспектор, который, судя по его виду, после ужина пропустил как минимумдвенадцать порций кофе с коньяком, решил взять карты в свои руки. Внимательноизучив отягчающие обстоятельства этого грязного дела, Фумеро указал сержанту,дежурившему в ту ночь, что такое проявление (здесь, для достоверностиописываемого и придерживаясь документальной точности, я вынужден процитироватьинспектора во всей неприкрытой буквальности его выражений, несмотря наприсутствующих здесь дам), так вот, такое проявление педерастии заслуживаетпримерного наказания, поэтому владелец часовой мастерской дон ФедерикоФлавиа-и-Пужадес, уроженец местечка Рипольет, семейное положение — холост, дляего же блага и ради бессмертных душ мальчуганов, страдающих болезнью Дауна, чьеприсутствие было сопутствующим, однако вполне отягчающим при данном стеченииобстоятельств, должен быть препровожден в общую камеру в застенках настоящегоучреждения на Виа Лаетана, где он проведет ночь в обществе отборнейшихпроходимцев. Как вы, вероятно, знаете, эта камера знаменита в средекриминальных элементов своей негостеприимной атмосферой и ненадежностьюсанитарных условий содержания заключенных. Поэтому внесение такого человека,как дон Федерико, в список постояльцев, всегда является поводом для шумноговеселья всей преступной братии, так как привносит свежую струю развлечений инекоторую новизну в унылое однообразие их тюремной жизни.

Дойдя до этого момента своего цветистого повествования, донАнаклето постарался кратко, но вполне живописно изобразить некоторые узнаваемыечерты всем нам хорошо известной жертвы.

— Нет необходимости напоминать, что сеньорФлавиа-и-Пужадес — личность хрупкая и деликатная, сама доброта и христианскоемилосердие. Если в его мастерскую залетает муха, он, вместо того чтобы прибитьее тапком, открывает все окна и двери, дабы насекомое, которое тоже являетсясозданием Творца, было возвращено потоком воздуха в свою экосистему. Как мнекажется, Дон Федерико, человек верующий, очень набожный, всего себя посвящающийделам нашей церковной общины, был вынужден всю свою жизнь противостоять пороку,который в крайне редких случаях брал над ним верх, толкая его на улицупереодетым в женское платье. Его необычайный талант чинить все, от наручныхчасов до швейных машинок, вошел в поговорку, а его личность весьма уважаема иценима всеми нами — теми, кто с ним знаком и посещает его мастерскую, и дажетеми, кто не приветствует его редкие ночные эскапады в парике, украшенномгребнем, и в платье в горошек.

— Ваши слова звучат как эпитафия, словно дон Федерикоуже умер, — огорченно подметил Фермин.

— Слава Всевышнему, он жив.

Я с облегчением перевел дух. Дон Федерико жил со своейвосьмидесятилетней матерью, которую все называли Пепита, абсолютно глухой иизвестной всему кварталу своим подобным оглушительному урагану метеоризмом,поднимавшем с ее балкона испуганные стаи воробьев.

— Бедняжка Пепита, — продолжил свой рассказпрофессор, — она и предположить не могла, что ее Федерико провел ночь вгрязной камере, где орда головорезов и отбросов общества разыграла его междусобой как кусок праздничного пирога, пустив по кругу его тщедушные телеса инаграждая его тумаками и всем прочим, пока остальные изверги весело оралихором: «Пидорас, пидорас, обосрался в самый раз».

В лавке воцарилось гробовое молчание, нарушаемое тольковсхлипываниями Мерседитас. Фермин хотел было ее утешить, нежно приобняв, но онаотскочила от него как ошпаренная.

— Представляете себе картину? — ко всеобщемуогорчению, подвел итог дон Анаклето.

Эпилог также не внушал оптимизма. Утром серый полицейскийфургон подъехал к дому, где жил часовщик, и из него прямо у двери подъездавыбросили, предварительно помочившись на него, дона Федерико, окровавленного, вразорванной в клочья одежде, уже без парика и коллекции изысканной бижутерии, сизбитым, в синяках и порезах, лицом. Скорченного, дрожащего и рыдающего, как ребенок,его обнаружил сын булочницы.

— Это ж ни в какие ворота, — возмущенно заметилаМерседитас, стоя у двери, подальше от цепких лап Фермина. — Бедняжка, даон добрейший на свете человек, никогда ни с кем не ссорился. Ну и что такого втом, что он любит вырядиться, как Ла Фараона,[53] и петь насцене? Кому какая разница? Люди такие злые!

Дон Анаклето молчал, опустив голову.

— Это не злоба, — произнес вдруг Фермин. —Это самая настоящая глупость. Люди глупы, и это, скажу я вам, не одно и то же.Зло подразумевает моральный детерминизм, намерение и некоторую долюмыслительной деятельности. Дураки же и варвары никогда не задумываются и неразмышляют. Они действуют, подчиняясь своим инстинктам, как животные на скотномдворе, убежденные, что творят благо, что всегда и во всем правы, гордясь тем,что всегда готовы — прошу прощения — поиметь любого, кто хоть чем-то отличаетсяот них, цветом ли кожи, вероисповеданием, языком, национальностью, или, как вслучае с доном Федерико, своеобразным досугом. В чем действительно нуждаетсянаш мир, так это в том, чтобы в нем было побольше истинных злодеев и поменьшедикарей-полуживотных.

— Ерунда. Нужно лишь побольше христианского милосердияи пореже кидаться на людей, а то эта страна уже напоминает зверинец, —возразила Мерседитас. — Почаще бы ходили к мессе, но до Господа нашегоИисуса Христа, похоже, уже самому Господу Богу тут дела нет.

— Мерседитас, давайте не будем касаться молитвеннойиндустрии, это лишь часть проблемы, но не ее решение.

— Вот он, безбожник, поглядите на него! Духовенство-товам чем не угодило, позвольте узнать?

— Давайте не будем ссориться, — вмешалсяотец. — А вы, Фермин, идите к дону Федерико и узнайте, не нужно ли чего,может, в аптеку сходить или на рынок.

— Конечно, сеньор Семпере. Сию секунду. Сами знаете,длинный язык когда-нибудь меня погубит.

— Что вас погубит, так это бесстыдство идерзость, — прокомментировала Мерседитас. — Богохульник! Да вам надодушу хлоркой отмывать!

— Послушайте, Мерседитас, только потому, что я считаювас славной женщиной (хотя, конечно, несколько узколобой в суждениях и большойневеждой, хуже любого дурака), а также в силу того, что в данный моменткое-кому в квартале необходима неотложная поддержка общественности, в связи счем всем нам стоит определиться в приоритетах и направить наши усилия в иноерусло, так вот, если бы не все это, уж я бы разъяснил вам пару основополагающихмоментов…