— Он в отъезде?

— Микель в тюрьме.

— Простите, я не знал…

— Вам и незачем было бы знать. Мне не стыдно говоритьоб этом, потому что мой муж не преступник. В этот раз его забрали за то, что онпечатал листовки для профсоюза металлургов. Это было два года назад. Соседидумают, что он уехал по делам в Америку. Отец тоже ни о чем не подозревает, и яне хотела бы, чтобы он узнал…

— Не беспокойтесь. От меня он ничего не узнает, —заверил ее я.

Воцарилась напряженная тишина, и я подумал, что Нурия,возможно, приняла меня за человека, подосланного ее отцом.

— Должно быть, тяжело вести хозяйство и домодной, — сказал я первое, что пришло в голову, чтобы хоть как-то заполнитьнеловкую паузу.

— Да, нелегко. Я кое-что зарабатываю переводами, но,когда муж в тюрьме, расходов много. Почти все уходит на адвокатов, и я вся вдолгах как в шелках. Работа переводчика почти так же мало оплачивается, какработа писателя.

Она смотрела на меня, словно ожидая ответа. Я лишь покорноулыбнулся:

— Вы переводите книги?

— Уже нет. Сейчас я стала переводить формуляры,договоры, таможенные документы, это выгоднее. Перевод книг приносит гроши —правда, это все же несколько больше, чем платят за их написание. Товариществожильцов уже несколько раз пыталось выселить меня. То, что я задерживаюквартплату, еще полбеды. Я, такая-разэдакая, владею иностранными языками, ношубрюки. Некоторые вообще вообразили, будто у меня здесь дом свиданий. Эх, даразве так бы я жила…

Я надеялся, что темнота скроет мое смущение.

— Простите. Не знаю, почему я вам все это рассказываю.Я совсем вас сконфузила.

— Это я виноват, все расспрашиваю…

Она нервно засмеялась. Одиночество, исходившее от этойженщины, обжигало.

— Вы чем-то напоминаете мне Хулиана, — вдругсказала она. — Взгляд, жесты… Он вел себя, как и вы сейчас: молча смотрелна тебя, а ты никак не могла угадать, о чем он думает, и чувствовала себяполной дурой, принимаясь рассказывать то, о чем следовало помолчать… Могупредложить вам что-нибудь… Может, кофе с молоком?

— Ничего, спасибо, не беспокойтесь.

— Но меня это нисколько не затруднит. Я как разсобиралась сварить себе чашечку.

Что-то мне подсказывало, что чашка кофе с молоком — весь ееобед, и я вновь отказался. Нурия направилась в угол комнаты, где стояламаленькая электрическая плитка.

— Располагайтесь поудобнее, — сказала она,повернувшись ко мне спиной.

Я оглянулся вокруг, прикидывая, как это возможно сделать.Рабочий кабинет Нурии символизировал письменный стол в углу у балкона. Пишущаямашинка «ундервуд», керосиновая лампа и полка с учебниками и словарями — вотвсе, что там было. Никаких семейных фотографий, только стена над столом всяувешана одинаковыми почтовыми открытками с изображением какого-то моста. Мнепоказалось, я его уже где-то видел, но не мог точно вспомнить где: то ли вПариже, то ли в Риме. Письменный стол содержался в поразительном, почтиманиакальном порядке. Карандаши были идеально зачинены и сложены, бумаги ипапки разобраны и выстроены в три ровных ряда. Повернувшись, я заметил, чтоНурия молча наблюдает за мной с порога комнаты, как обычно смотрят нанезнакомцев в метро или на улице. Она закурила сигарету и так и стояла, прячалицо за клубами синеватого дыма. Я подумал, что, помимо ее воли, в Нурии быличерты роковой женщины, из тех, какие когда-то воспламеняли Фермина, возникая втумане какой-нибудь берлинской станции, словно в нимбе, в сиянии неоновогосвета, и что, возможно, собственная красота ее раздражала.

— Рассказывать особенно нечего, — началаона. — Я познакомилась с Хулианом более двадцати лет назад в Париже. В товремя я работала в издательском доме Кабестаня. Сеньор Кабестань по дешевкеприобрел права на издание всех романов Хулиана. Я начинала работать вадминистративном отделе, но когда Кабестань узнал, что я владею французским,итальянским и немного немецким, он сделал меня своим личным секретарем, передавмне полномочия на приобретение заказов для нашего издательства. В моиобязанности входила также переписка с авторами и иностранными издателями, скоторыми у нас были договоры. Так я и начала общаться с Хулианом Караксом.

— Ваш отец сказал, что вы с ним были хорошими друзьями.

— Мой отец, верно, сказал, что у нас с Хулианом былаинтрижка или что-нибудь в этом роде, не так ли? Если верить ему, я готовабежать за каждой парой брюк, как течная сука.

Такая откровенность и непосредственность буквально лишиламеня дара речи. Я замешкался, стараясь придумать подходящий ответ, но Нурия,улыбаясь, покачала головой.

— Не обращайте внимания. У отца возникла эта идея послемоего путешествия в Париж в 1933 году, когда я вместо Кабестаня поехалаулаживать дела нашего издательства с «Галлимаром». Я провела в Париже неделю иостановилась у Хулиана лишь потому, что сеньор Кабестань хотел сэкономить наотеле. Вот вам и вся романтика. До того времени я поддерживала отношения сХулианом только по переписке, решая обычные вопросы авторских прав, чтениякорректуры и другие издательские дела. Все то, что я знала о нем, или, покрайней мере, представляла себе, я почерпнула из рукописей романов Каракса,которые он регулярно нам присылал.

— Он рассказывал вам что-нибудь о своей жизни в Париже?

— Никогда. Хулиан не любил говорить ни о своих книгах,ни о себе. Мне казалось, он несчастлив в Париже, хотя Хулиан всегда оставлялвпечатление человека, который не будет счастлив нигде. Честно говоря, мне так ине удалось узнать его поближе. Он не позволил. Каракс всегда был оченьскрытным, иногда я думала, что его уже не интересуют ни люди, ни окружающиймир. Сеньор Кабестань считал его крайне робким и даже немного не в себе, но,мне казалось, Хулиан жил прошлым, заблудившись в своих воспоминаниях. Он всегдасуществовал внутри себя, ради своих книг и в них самих, как добровольныйпленник.

— Вы говорите это так, будто завидуете ему.

— Есть тюрьмы пострашнее слов, Даниель.

Я согласно кивнул, не вполне понимая, что она имела в виду.

— Хулиан рассказывал что-нибудь об этих воспоминаниях,о своей жизни в Барселоне?

— Очень мало. В ту неделю, что я провела с ним вПариже, он рассказал мне кое-что о своей семье. Мать Хулиана была француженкой,учительницей музыки. У его отца была шляпная мастерская или что-то в этом роде.Я только знаю, что он был крайне религиозным, человеком очень строгих правил.

— Хулиан ничего не говорил вам о своих отношениях сотцом?

— Знаю, что отношения у них были отвратительные.Началось все очень давно. Хулиан уехал в Париж, чтобы избежать армии, куда егонамеревался отправить отец. Мать Хулиана пообещала, что прежде чем этопроизойдет, она сама увезет сына подальше от этого человека.