Начинало темнеть. Автобусная остановка находилась в поле,народу не было никого, я сошла одна. Более того, вокруг не стояли дома, а доуха не доносились мирные сельские звуки: не лаяли собаки, не кричали петухи, непели пьяные. Царила могильная тишина. Мне стало страшно, со всех сторон к дорогеподступал лес, в разные стороны бежали тропинки, они лучами расходились отостановки и терялись в чаще. Я в растерянности топталась на шоссе. Куда идти? Укого спросить дорогу? Потом глаз зацепился за небольшую табличку, прибитую наберезе. «Тартыкино – 2 км, Малое Дорохово – 5 км, Вязники – 7 км». Стрелкауказывала в лес. Тихо радуясь, что неведомое Тартыкино оказалось ближе всего, япобежала в указанном направлении. Если потороплюсь, дойду минут за двадцать.Интересно, отчего это чистое поле носит название «Большие Козлы»? Может, тутпасутся стада этих полезных сельскохозяйственных животных, дающих нам шерсть имолоко? Хотя молока-то от козлов не дождаться.

В лесу было совсем темно, похолодев от ужаса, я понеслась потропинке, стараясь не смотреть по сторонам. Надеюсь, тут нет волков и не бродятдровосеки. Честно говоря, встретиться с суровым дядькой, за поясом у котороготорчит топор, хочется еще меньше, чем с зубастым «санитаром леса».

Неожиданно тропинка, вильнув, вывела на пригорок, и ярадостно вздохнула. Внизу виднелась деревенька, совсем крохотная. Штук шестьпокосившихся избенок теснились друг к другу, в окнах не горел свет. Но меняэтот факт не смутил. Селяне прижимисты, небось не хотят тратиться наэлектричество.

Но дойдя до околицы, я сразу поняла, отчего в избах темно.Двери стояли нараспашку, в разбитые окна задувал холодный ветер. Деревняоказалась брошенной, жители разбежались кто куда.

Осознав сей факт, я поежилась. Да уж, хуже некуда. Может,пойти назад и дождаться какую-нибудь машину?.. Из близкостоящего леса наползлачернота, от тишины звенело в ушах, я ощущала себя последним человеком на земле,выжившим в мировой катастрофе. Из глаз чуть было не полились слезы, и яобозлилась, только в истерику впасть не хватало! Ну заблудилась, подумаешь! Вотсейчас зайду в эту избенку, похоже, она совсем целая, и пересижу в ней ночь, аутром поглядим, как поступить. Может, наломать в лесу веток и затопить печь?Кажется, она работает, потому что из трубы идет дым. Дым! Я понеслась к воротами забила в них кулаком:

– Откройте, пожалуйста, откройте!

– Кто там? – прошелестел тихий женский голос. – Чего хотите?

– Бога ради, не бойтесь, – заорала я, – заблудилась в лесу,ищу монастырь и случайно забрела в вашу деревеньку, пустите переночевать, сомной никого нет.

Загремел засов, приоткрылась калитка. Я влетела во двор,увидела стоящий чуть поодаль дом, вполне целый, ряд сараев и перевела дух.Ночевать в пустой избе на полу не придется.

– Идемте, – тихо сказала впустившая меня женщина.

Потом она развернулась и, подметая длинной юбкой пол,двинулась к дому. Голова ее была повязана темным платком.

В тесной прихожей на гвоздях висела верхняя одежда – сплошьпоношенные пальто черного цвета, а на подставках стояли ботинки, старые,довольно разбитые, но аккуратно вычищенные.

Я стащила куртку, сапоги, встала ногами на домотканыйполовик и сглотнула слюну – из комнат плыл восхитительный аромат гречневойкаши.

Хозяйка оказалась сообразительной, потому что она крикнула:

– Марфа!

Появилась женщина неопределенного возраста, одетая в нечто,больше всего напоминающее черный халат, на голове Марфы был повязан темный платок.Она молча глянула на нас.

– Покорми и уложи, – велела хозяйка.

– Идите сюда, – поманила меня пальцем Марфа. На большой,чисто вымытой кухне меня усадили за длинный, выскобленный добела деревянныйстол и угостили кашей. Гречку дали без ничего, пустую, сваренную на воде, ее несдобрили ни луком, ни маслом, ни салом, а вместо чая налили отвар какой-тотравы. Но я проглотила угощенье разом, рассчитывая на добавку. Марфа спокойнозабрала пустую миску и поинтересовалась:

– Что за нужда к нам привела? Вы ведь неверующая.

– Отчего вы так решили? – попыталась я завязать разговор. –Может, я хочу у вас остаться! Слабая улыбка озарила лицо поварихи:

– Есть сели и лба не перекрестили, да и после трапезы непомолились.

Поняв, что мне лучше не прикидываться богомолкой, я кивнула.

– Да, я даже некрещеная, так уж вышло, родители неозаботились, а самой вроде как неудобно креститься, уж не девочка.

– К господу можно прийти в любом возрасте, – ответиластряпуха, – как позовет, услышите. Значит, не пора вам пока церковным человекомстановиться.

– Мне надо поговорить с матушкой Евдокией.

– Завтра.

– А сейчас нельзя?

– Никак нет, ступайте спать.

Меня привели в крохотную, дико холодную комнату и указали належанку. Полночи я провертелась на неудобном ложе. В какой-то момент поднялагрубую холстину, заменявшую тут простыню, и обнаружила, что тоненький, словноблинчик, матрац лежит на деревяшках. Подушка была плоской, а одеяло байковым,совершенно не греющим, но в конце концов я провалилась в сон.

– Вы хотели меня видеть? – раздался из темноты спокойныйголос.

Я раскрыла глаза и, клацая зубами, села. За окном колыхаласьтемнота. Возле жесткой лежанки стояла довольно высокая, относительно молодаяженщина, облаченная во все черное. Лет ей было около сорока, и на старуху онасовсем не походила. Большие голубые глаза смотрели приветливо, но на лице небыло улыбки.

– Который час? – глупо спросила я.

– Уже поздно, семь, – ответила женщина, – я не хотела будитьвас утром, с дороги вы устали, но более спать нельзя, ежели желаете поговоритьсо мной.

– Уже семь вечера, – ужаснулась я. Евдокия мягко улыбнулась:

– Нет, день настал, семь пробило, пойдемте, позавтракаете.

Семь утра у нее день?! Да еще уверяет, что разбудила поздно,дала поспать? С ума сойти! Когда же они сами встают?

– Около четырех, – неожиданно ответила на не произнесенныйвслух вопрос Евдокия, – в монастыре поднимаются рано, иначе всех дел непеределать, сестры сами ведут хозяйство, мужчин в обители нет. Да и видите, гдеживем, помните, как у Гоголя в «Ревизоре» городничий говорит: «Отсюда хоть тричаса скачи, ни до какого государства не доехать». Вы любите Гоголя?

Я слегка растерялась.