– Ну, в общем… честно говоря, не знаю. Помню только пошкольной программе «Мертвые души» и «Ревизор». Тогда комедии показались мнескучными, а потом я их не перечитывала.

– А вы возьмите Николая Васильевича, – улыбнулась Евдокия, –удивительно современный писатель. Знаете, меня всегда удивляло, отчегокоммунисты запретили Войновича? Его Чонкин просто грубая поделка, ничего привлекательного.Я бы на месте прежних властей велела изъять из библиотек Салтыкова-Щедрина иГоголя с их едкой сатирой, актуальной в любые времена. Стоит хотя бы вспомнитьпро губернатора, у которого в голове играл органчик.

– Вы читаете светскую литературу? – изумилась я.

– Почему же нет? – удивилась, в свою очередь, матушка. – Унас тут отменная библиотека: Чехов, Бунин, Куприн, Тургенев. Что за делопривело вас сюда?

С этими словами она распахнула дверь, и я очутилась внебольшой комнатке. Возле стены стояла узкая кровать, больше похожая на койкуновобранца, чем на ложе женщины: никаких кружевных наволочек, бесчисленногоколичества подушечек и пледов. Просто ровная поверхность, застеленная синимзастиранным одеялом. Из угла сурово поглядывали на меня лики святых, передиконами на цепях свисала лампада, возле окна высился письменный стол,заваленный книгами. Еще здесь стояли два потрепанных стула и допотопныйгардероб, пузатый, тяжелый, смахивающий на носорога. Пахло в комнатушке чем-тостранным, но приятным.

Евдокия села на один стул и сказала:

– Прошу, рассказывайте, что за печаль вас привела сюда?

У матушки были странные глаза, прозрачные, словно леденцы, сбольшими черными зрачками. Они пробежались по моему лицу, я откашлялась испросила:

– Вы давно видели Ежи Варфоломеевича?

– Не так давно заглядывал, – без тени удивления ответилаЕвдокия, – привозил эскиз вышивки. У нас сестра Анна – рукодельница,художественные работы делает, иконы, благословясь, вышивает. Но надобно нам иденег заработать, поэтому берем светские заказы. Белье шьем, постельное, вотЕжи Варфоломеевич иногда и приводит клиентов, помогает нам. Он в миру человекизвестный, с обширными связями.

– Ежи умер, – сказала я.

Глаза матушки из голубых сделались синими, зрачки сузились,но лицо не дрогнуло. Она быстро перекрестилась и достаточно равнодушноповторила:

– Умер? Что за беда случилась? Он ведь молод, хотя на всебожья воля.

– Ежи покончил с собой, повесился.

Евдокия моргнула, потом встала со стула, опустилась передиконами на колени и принялась тихо шептать молитвы, изредка кланяясь и осеняясебя крестным знамением.

Неожиданно из моей души ушло напряжение и тревога, в грудисловно лопнул туго натянутый канат. В комнате было тепло, незнакомый запахдурманил голову, мерный шепот Евдокии убаюкивал, и я почувствовала, как сонначинает подбираться ко мне на мягких лапах.

Наконец матушка перекрестилась последний раз и встала сколен.

– Спасибо, что не посчитали за труд приехать и сообщитьскорбную весть.

– Где Ляля?

– Кто?

– Девочка, которую ваш брат велел спрятать в обители.

Евдокия опять перекрестилась.

– Тут детей нет.

– А приют?

– Какой?

– Разве вы не воспитываете сирот?

– Нет, нас не благословляли на призрение.

– Но как же так…

– Сюда приезжала женщина, – сказала монашка, – тоже искаладевочку.

– Ася Бабкина! Это моя подруга, она сейчас лежит в больнице.Разрешите, я расскажу, что произошло?

– Сделайте одолжение, – кивнула матушка, – введите в курсдела.

Выслушав мой сбивчивый рассказ, Евдокия покачала головой.

– Экое дело выдумал! Хотя он всегда был затейник, такоетворил! Иному человеку и в ум не придет, что Ежиремия делал.

– Кто?

– Полное имя моего брата Ежиремия.

– Странное очень.

– Просто редкое, теперь подобным образом детей не называют,но наш отец был человек верующий, церковный староста, – вздохнула Евдокия, –строгий, даже угрюмый. Вера у него была не светлая, а мрачная, в доме у насникогда не смеялись.

Настоятель местного прихода иногда пытался урезонитьВарфоломея.

– Уж больно ты свиреп, – говорил он церковному старосте, –вера дозволяет и радоваться, на то специальное время отведено: Масленая неделя,Красная горка, Святки. Своди своих в театр.

– Грех, – качал головой Варфоломей.

– Я разрешаю, – уговаривал его настоятель, – что ж у тебядети растут, ничего не повидав, неладно это.

– К чему их миром искушать, – бурчал Варфоломей, – им вмонастырь дорога!

Однажды священник не выдержал и брякнул:

– А ты ребяток своих спросил? Может, не чувствуют они в себесил идти по предложенному тобой пути? Нельзя человека поперек воли в обитель.Сам-то ты женат, двух дочерей и сына родил, зачем земных радостей их лишать? Неугодно господу такое поведение.

Варфоломей покраснел, но спорить со святым отцом неосмелился, только нехотя буркнул:

– У меня глаза поздно открылись, дурак в молодости был,пусть дочери и сын грехи семьи отмаливают.

Пока была на ногах Анна, жена Варфоломея, детям жилось болееили менее сносно. Мать хоть как-то пыталась скрасить существование ребят. Денегна игрушки отец не давал. Но Анна шила кукол из тряпок и сделала из бычьегопузыря отличный мячик для сына. Тайком от фанатика-мужа, запретившего домастрого-настрого по постным дням, два раза в неделю, кроме великих постов, естьскоромное, она поила детей молоком. Корова стояла в сарайчике, там же кудахталикуры и хрюкали поросята. Варфоломей приказывал Анне торговать сметаной,творогом, мясом, но ставить эти продукты на стол в своем доме не разрешал. Идочери и сын боялись отца панически, а когда умерла мать, их страх перешел вужас.

– Он бы и в школу нас не пустил, – грустно улыбаласьЕвдокия, – только времена стояли социалистические. По домам ходили всяческиекомиссии, проверяющие от районов народного образования.